Польщенный этим приглашением, герр Кристенсен принял его весьма охотно. Он обещал прийти в десять часов, и Андерсон удалился, намереваясь написать перед этим несколько писем. Стыдясь своей робости и растерянности, он тем не менее так и не решился еще раз проверить в одиночку вопрос о существовании тринадцатого номера и предпочел подойти к своей двери с другой стороны, пройдя мимо номера 11. Войдя в комнату, он окинул ее торопливым, подозрительным взглядом, но, хотя она и показалась ему меньше, чем должна бы быть, никаких других странностей замечено не было. Вопрос о чемодане не мог возникнуть снова, поскольку Андерсон самолично переложил его содержимое в шкаф, а чемодан отправил под кровать. Не без усилия, но ему удалось выбросить мысль о номере 13 из головы и сесть за письма.

Соседи ничем не нарушали спокойствия. Порой где-то в коридоре открывалась дверь и наружу выставляли пару сапог, да разок мимо его комнаты, напевая что-то себе под нос, прошел торговец. Больше шуму доносилось снаружи: то шаги на плитняке тротуара, то грохот колес на скверной булыжной мостовой.

Покончив с письмами, Андерсон приказал принести виски с содовой, подошел к окну и принялся рассматривать высившуюся напротив глухую стену с отражавшимися на ней тенями.

Насколько он помнил, номер 14 занимал адвокат: степенный, уравновешенный господин, даже за обедом не отрывавшийся от лежавших рядом с тарелкой деловых бумаг. Но, по всей видимости, за маской сдержанности скрывалась буйная натура, которой он давал волю оставшись наедине с собой. Иначе с чего бы ему пускаться в пляс? А он танцевал: движения тени из соседней комнаты не оставляли в этом ни малейших сомнений. Снова и снова в проеме окна возникала машущая руками фигура, а худощавая нога вскидывалась с поразительной ловкостью. Вероятно, почтенный законник плясал босиком, да и пол в его комнате был хорошо уложен: во всяком случае, оттуда не доносилось ни звука. Sagforer repp Андерс Йенсен, танцующий в десять часов вечера в гостиничном номере, являл собой зрелище столь необычное, что мысли Андерсона, подобно мыслям Эмили в «Удольфских Тайнах», сложились в следующие строки:

Не постучись в этот момент в дверь хозяин гостиницы, читателю, возможно, было бы предложено стихотворение подлиннее. Едва герр Кристенсен переступил порог, как на его лице появилось удивленное выражение: похоже, ему, как и мистеру Андерсону, что-то в облике комнаты показалось необычным. Однако на сей счет он высказываться не стал. Фотографии мистера Андерсона заинтересовали его до чрезвычайности, тем паче что иные из них послужили отправной точкой для многословных воспоминаний. Трудно представить, как смог бы мой кузен перевести разговор на интересующую его тему, если бы адвокат неожиданно не принялся еще и петь. Причем петь так, что не оставалось сомнений: он либо пьян, либо сошел с ума. Голос был высокий, тонкий и хрипловатый, словно певец давно не прочищал горло. О словах или мелодии не шло и речи: голос то взмывал, достигая поразительной высоты, то раскатывался продолговатым стоном на манер то ли органа, то ли зимнего ветра в печной трубе, то внезапно обрывался. Звук производил столь пугающее впечатление, что будь Андерсон один, он, наверное, удрал бы отсюда со всех ног.

Хозяин сидел с разинутым ртом.

— Ничего не понимаю, — вымолвил он наконец, утирая пот со лба. — Сущий кошмар. Ни дать ни взять, мартовский кот!

— Он, часом, не сошел с ума? — спросил Андерсон.

— Похоже на то, — отозвался трактирщик. — Вот ведь печальная история. Такой хороший постоялец. Я слышал, он весьма удачно начал свою карьеру. У него молодая жена, малые дети, и вот…

И вот именно в этот момент послышался стук в дверь. Стучавший вошел, не дожидаясь приглашения, и им оказался не кто иной, как недавно поминавшийся адвокат — в дезабилье, со всклоченными волосами и весьма рассерженный.