— А запах жженой серы? — спросил Белоцветов.

— Да иди ты со своей серой! Ты, в конце концов, материалист или деревенская бабка?

— Я–то материалист. Но главное убеждение, которое я вынес из этой жизни, заключается в том, что возможно все. Боюсь, в нашей жизни нет ничего такого, что было бы в принципе невозможно…

— Значит, ты деревенская бабка, а не материалист, — твердо сказал Чинариков и закурил свою грубую папиросу. —Впрочем, это сейчас не важно; сейчас важно как–то выйти на зловещего старика, а с твоей мировоззренческой ориентацией мы позже как–нибудь разберемся. Стало быть, похоже на то, что злоумышленник — человек преклонного возраста, можно сказать, старик.

— Или человек среднего возраста, который загримировался под старика.

— Или человек среднего возраста, который загримировался под старика… Да нет! Ну с какой стати убийца будет разыгрывать оперетту, если он идет на кровавое преступление? Это был именно что старик, а стариков у нас на всю квартиру, между прочим, один Лев Борисович Фондервякин!.. Он на другой день и вел себя как–то странно: нажрался с утра пораньше, тело ребятам из «скорой помощи» обещал…

— Я вот только сомневаюсь относительно кровавого преступления, — сказал Белоцветов и сел рядом с Чинариковым на диван. — Если бы убийство точно совершилось в комнате у Пумпянской, то должны были остаться следы борьбы, по крайней мере какой–нибудь непорядок. А у старушки, если ты помнишь, было прибрано, как накануне Октябрьских праздников. Разве что на стенке зияло пустое место да валялась на буфете початая коробочка седуксена…

— Во–первых, преступник мог Александру Сергеевну сначала чем–нибудь оглоушить или выманить из квартиры и убить, скажем, на черной лестнице. Во–вторых, у него было достаточно времени для того, чтобы прибраться, вообще замести следы. В–третьих, ты мне про седуксен раньше не говорил.

— Да я на него и внимания–то сначала не обратил. Я только сегодня вспомнил, что на буфете лежала початая коробочка седуксена.

— Это деталь! Это деталь, которая говорит о том, что Александра Сергеевна сильно разволновалась. Или ее разволновало само появление зловещего старика, или он ей что–то такое сообщил, что ее сильно разволновало.

— Я, знаешь, что думаю, — сказал Белоцветов и вытер лицо ладонью, — как это вообще милиция обнаруживает преступников! Тут вроде бы и зацепки есть, и мотивы прощупываются, а кто, что, когда — это покрыто мраком. И не мудрено: все–таки восемь миллионов москвичей плюс гости столицы…

— Надо с Петькой поговорить, — предложил Чинариков. — Может быть, он, когда на горшке сидел, что–нибудь интересное заприметил.

С этими словами он поднялся с канапе и отправился за Петром, Не прошло и минуты, как он ввел его в комнату, усадил в кресло, обитое штофом, и полез в джинсы за папиросой.

— Послушай, Петр, — сказал Белоцветов. — Ты когда в пятницу вечером на горшке в кухне сидел, случайно, ничего интересного не приметил?

— А это кто, дядя Вась? — спросил Петр, указывая пальцем на бюст поэта Апухтина.

— Вопросы задавать будешь потом, — строго сказал Чинариков,

— Ничего я интересного не приметил. Сидел себе и сидел. И кто был в ванной, я тоже не видел.

— А разве кто–то в это время был в ванной комнате? — изумился Белоцветов и посмотрел на Чинарикова, который от неожиданности даже сломал приготовленную папиросу.

— Не знаю, — лениво ответил Петр. — Просто Митька меня спрашивал, видел я, кто был в ванной, или не видел.

— Он когда тебе «воздух по карточкам» устраивал, именно этим интересовался? — спросил Чинариков и политично присел на корточки.