— Ну и что? Разве невозможно прожить сто восемнадцать лет?

— Прожить–то, конечно, можно, но на мокрое дело человек в таком возрасте не пойдет.

— Это еще бабушка надвое сказала.

— Послушай, Василий, ну ведь глупый получается разговор!

Чинариков посмурнел, но по всему было видно, что с этим определением он согласен.

— Тем не менее, — сказал он, — хорошо бы навести справки обо всех стариках, которым перевалило за сто двадцать лет, — это все–таки ниточка, как ты хочешь.

— По крайней мере нужно показать фотокарточку Кузнецовой и Алеше Саранцеву — вдруг они знают этого старика…

Чинариков уже собрался как–то откликнуться на предложение Белоцветова, но тут дверь комнаты приоткрылась и в проем просунулась Митина голова.

— Чего тебе? — недовольно спросил Чинариков.

— У меня чрезвычайное сообщение, —сказал Митя и не по–доброму скосил глаза на Петра. — Только я его не могу сделать в присутствии малолетних.

Чинариков бесцеремонно выпроводил Петра и с нетерпением в голосе произнес:

— Ну?

— Дело в том, что в нашем почтовом ящике я только что обнаружил письмо, адресованное Пумпянской.

И Митя протянул Чинарикову конверт.

Конверт был обычный: с четырехкопеечной маркой, портретом академика Вернадского и адресом, написанным почтовыми фиолетовыми чернилами.

Чинариков повертел конверт в пальцах и посмотрел на Белоцветова глазами, которые, кажется, говорили, что–де хотя и не пристало воспитанному человеку читать чужие письма, а делать нечего, надо конверт вскрывать, на что Белоцветов пожал плечами, как бы отвечая, что, дескать, спору нет, этика вещь хорошая, но в сложившихся обстоятельствах, конечно, не до нее. Тогда Чинариков вскрыл конверт.

Внутри его оказалась узкая полоска бумаги, вырезанная из школьной тетради в клетку. На ней были наклеены довольно крупные буковки, которые составляли следующую надпись: «Вернешь документы в среду. Иначе — смерть».

Чинариков передал записку Белоцветову и спросил:

— Ну и какие будут соображения?

Белоцветов передал записку Мите Началову и ответил:

— Я при таких крутых поворотах вообще теряю способность соображать.

— А ты, Дмитрий, что скажешь?

— По–моему, тут дело нечисто, — сказал Митя в раздумье. — Наверное, все–таки наша старуха была замешана в каких–нибудь махинациях. Или она ни в чем не была замешана, но хранила документы, изобличающие какое–то преступление.

— А по–моему, — сказал Чинариков, — для начала нужно хорошенько исследовать письмецо. Берем конверт: так… штемпель с датой отправления смазан, но больше всего похоже на то, что письмо было отправлено в прошлый вторник; в нашем почтовом отделении письмо было получено сегодня — штемпель с датой получения четкий; и последнее относительно конверта: поскольку адрес написан обыкновенным металлическим пером и фиолетовыми чернилами, писали его на почте.

— Почерк тебе о чем–нибудь говорит? — рассеянно спросил Белоцветов.

— Почерк скорее всего, как ни странно, женский. Что же касается записки, то вот что интересно: буквы, по–моему, вырезаны из какой–нибудь детской книжки. Больно они крупные, и уж больно тут насыщенная печать.

— А это о чем тебе говорит?

— Это говорит только о том, что буквы были вырезаны из какой- нибудь детской книжки.