Любовь недовольно стронулась со своего места и отперла дверь черного хода, из которого сразу потянуло сырой прохладой.

— Я вообще полагаю, — сказал Белоцветов, — что коммунальный строй быта сыграл в развитии национального характера настолько большую роль, что историкам в этом деле предстоит еще разбираться и разбираться. Нет, кроме шуток, некоторым образом семейственный стиль нашей жизни — это, как говорится, факт, и если он хотя бы отчасти следствие коммунальное™, то мы должны ей сказать большое спасибо, несмотря на керосин в щах, драки и прочие безобразия.

— А по–моему, это все просто пещерный социализм, — сказала Юлия Голова. — И чему вы все умиляетесь, я, признаться, не понимаю…

— Я лично тому умиляюсь, — ответил ей Фондервякин, — что в коммунальной квартире все на людях, все на виду: тут уж невестку до самоубийства не доведешь, вообще не позволишь вести себя абы как, а все более или менее соответственно коллективному интересу. Отсюда, между прочим, и судьбы, так сказать, под копирку. А ну–ка, Петро, как там про Киську поется в высоцкой песне?

Петр пригладил русый хохолок, который выскочил у него на затылке, и с сосредоточенным певческим выражением затянул:

Вы тоже пострадавшие, А значит, обрусевшие, Мои без вести павшие, Твои безвинно севшие…

На последнем слове в прихожей раздался звонок, и Митя Началов бросился открывать. Вернулся он в сопровождении странной пары, появление которой удивило всех, кроме Белоцветова, потому что это были Саранцев и Кузнецова.

— Это, товарищи, родственники нашей Пумпянской, — объяснил собранию Белоцветов.

— Чем, как говорится, обязаны? — на официальной ноте спросил Валенчик.

— Как это чем? — переспросила с легким возмущением Кузнецова. — Мы все–таки вашей соседке не что–нибудь, а родня, и кое–какое имущество после нее осталось, и в комнате, наверное, задним числом можно кого–нибудь прописать…

— Двенадцать человек на сундук мертвеца! — вставил Митя и саркастически улыбнулся.

— Имущество у старушки, положим, плачевное, — заявил Валенчик, — это я искренне говорю…

— Ну, не скажите, — остановила его Кузнецова. — Там одно японское деревце стоит, как «Жигули».

— Что же касается комнаты, — сказала Юлия Голова, — то и без вас на нее достаточно претендентов.

— Иисусе Христе! — воскликнула Капитонова. — Это что же делается: пол–Москвы слетелось на десять квадратных метров!

— Не беспокойтесь, Анна Олеговна, — успокоил ее Фондервякин, — комнатку мы посторонним лицам не отдадим, и плачевное имущество они получат не иначе как через суд,

— Ну к чему все эти бюрократические рогатки? — сказал Алеша Саранцев. — Неужели нельзя решить этот вопрос на каких–то гуманистических основах?..

— Действительно, товарищи, — поддержал его Чинариков и ласково улыбнулся. — Все–таки они не что–нибудь, а родня…

Анна Олеговна сказала:

— Шут их знает, какая они родня!

— И главное, что за выдающаяся наглость! — добавила Юлия Голова. — Это же надо додуматься: в совершенно чужой комнате задним числом кого–нибудь прописать!

— Кстати, ребята, — напомнил Душкин, — может быть, вы все–таки займетесь распределением освободившегося жилья?

— Да мы–то что, — сказал Генрих Валенчик и толкнул Душкина в бок локтем. — Мы с открытой душой; это просто являются всякие темные родственники и не дают заниматься делом.