— О-хо-хо! — уныло, без всякой бравады, отзывается бас. Но Алешу уже не сбить. Он продолжает:

— Да, проходит совет. И решается на нем, представьте себе, женский вопрос. Господу давно уже докладывали, что от женщин поступают странные заявления, навеянные новым духом последнего времени, но Господь, не доверяя духу последнего времени, все медлил. Но дальше откладывать становилось нехорошо, надо было решаться. И Господь дал наконец указание собрать всех, кто занимался в поднебесной этим деликатным делом.

— Начинай, — кивает Он французской святой, больше всех досаждавшей ему приставания-ми по женским запросам. — Что они просят?

— Французские женщины, — с улыбкой отвечает святая, — хотят быть красивыми.

— Разве они не красивы?

— Через одну, Господи, через одну. А от этого много обид и ссор. А они бы все хотели быть счастливыми.

— Где я для них красоты наберусь? — бурчит Господь, размышляя, хорошо ли это будет — всех француженок сделать красивыми. От них и так много беспорядка в мире, и так многие отвращения от образа и подобия.

— А они, Господи, все учли, все учли, — тараторит французская святая. Тебе хлопот не сделают. Они хотят быть такими же красивыми, как Симона Синьоре.

— На одно лицо?

— Да, они избрали его идеалом.

Господь замирает в невеселом раздумье. Что там, внизу, в самом деле, происходит? Какая их муха укусила? Сплошь одни Симоны Синьоре! Но ведь это же в конце концов некрасиво! Почему они не понимают? Кто их там мутит?

— Как тебе это нравится? — спрашивает Господь у секретаря, сидящего за протоколом сбоку и очень похожего на Иоанна Златоуста, который при земной жизни не однажды откровенно высказывался о женском поле. — Одни Симоны Синьоре! Куда она там у нас определена, эта Симона Синьоре?

— Куда полагается, туда и определена! — сурово отвечает секретарь.

— Ладно. Пиши: удовлетворить просьбу французских женщин. Пересмотру не подлежит. Заявления на пересмотр не принимать, — наказывает Он французской святой. — Что еще у нас?

Поднимается итальянская святая…

Алеша делает паузу и осторожно оглядывает зал. Жених сидит набычившись, со скрещенными на груди руками, откинувшись на спинку стула, прищурив один глаз, и смотрит на Алешу прицельно, словно давая ему оценку сквозь мушку наведенного ружья. Невеста часто-часто моргает черными накрашенными ресницами и хмурит лоб, пытаясь понять, к чему ведет этот странный человек, выдавший себя почему-то за ее родственника, и кажется ей, что от самозванца ничего хорошего ждать не приходится. Сокольский тревожно и таинственно улыбается, наигрывая головой под какой-то веселый мотив. Соседка Алеши, неудобно задирая голову, слушает его со спокойным и грустным вниманием и отрывает глаза, только чтобы свериться, как принимает его слова зал. Зал возится, побрякивает, пошумливает вполголоса, но все-таки слушает, всякое чудачество невольно вызывает интерес.

— Поднимается итальянская святая, — продолжает Алеша. — Поднимается и говорит: итальянские женщины также просят о красоте.

— Этим-то зачем?! — еще больше поражается Господь. — Они же красивы!

— Красивы через две на третью. Хотят все. Под Софи Лорен.

Господь тяжело вздыхает и, нахмурив от напряжения лоб, устремляет Свой взор за великие тыщи километров, разостлавшиеся до Италии, которую Он любит в особенности. И смотрит неотрывно минут пять. А вернув взгляд, с болью говорит:

— Удовлетворить.

Поднимается английская святая:

— От английских женщин такое же заявление.