— Он сказал, что сначала сходит в церковь. Но через некоторое время будет здесь. Я уверена, что будет.

— Так-то лучше, — сказала Таниана.

* * *

В этот день Хазефен Муери тоже поднялся рано. Эта ночь казалась ему бесконечной, принесшей мало отдыха, поэтому с рассветом он был рад покинуть кровать. Его сны, если ему вообще удавалось заснуть, были гнетущими: в темноте кружились трещавшие джикские воины, а с небес медленно опускалась сокрушительная громада Королевы, чудовищная и бледная.

Когда он появился в церкви, утренняя служба уже шла. Возле алтаря стоял Тикхарейн Туэрб, а рядом с ним Чиа Креун. Хазефен Муери занял свое обычное место у выхода, Чевкиджа Эйм, погруженный в молитвы, почтительно кивнул. Остальные, находившиеся поблизости, не обратили на него никакого внимания: к тому времени повстречать в церкви принца города было вещью обыденной.

— Это день откровения, — говорил мальчик-священник. — Это день, когда снимаются все печати и открывается книга. Открываются секреты и самые сокровенные тайны. Эго день Королевы, а она наше утешение и радость.

— Она наше утешение и радость, — автоматически повторили собравшиеся, а вместе с ними и Хазефен Муери.

— Она — свет и путь, — воскликнул Тикхарейн Туэрб и при этом по-джикски щелкнул. Собрание щелкнуло в ответ, отозвавшись эхом на его слова.

— Она — сущность и содержание.

— Она — сущность и содержание.

— Она — начало и конец.

— Она — начало и конец.

Чиа Креун поднесла зеленые ветки, а Тикхарейн Туэрб поднял их высоко вверх.

— Это день, дорогие друзья, когда оглашается воля Королевы. Это день, когда проявляется ее любовь к нам. Это день, когда дракон зажигает потухшие звезды и возрождается свет. И она будет среди нас; она — наше утешение и радость.

— Она — наше утешение и радость.

— Она — свет и путь…

Хазефен Муери отзывался вместе с другими, старательно повторяя фразы, когда было нужно; но в этот день слова звучали лишь как пустые формулировки. Возможно, они были такими всегда. Это предполагало с его стороны религиозную беседу: он никогда это полностью не осознавал сам. Каким-то образом он заставил себя думать, что чувствовал мерцание кого-то более великого, чем он, чего-то, что могло охватить его. Скорее всего, так и было. В любом случае его разум и душа теперь находились где-то еще. Он не мог думать ни о ком другом, кроме как о Фа-Кимниболе, который, овеянный славой, проезжал по северным земледельческим районам города, возвращаясь с войны в некотором роде с победой.

Победой? Да что он сделал? Разгромил джиков? Убил Королеву? Все это было невозможно. Правда, слава сопровождала его: война закончилась, мир установлен. Героическими усилиями Фа-Кимнибола и Нилли Аруиланы и так далее, и так далее…

Это раздражало Хазефена Муери больше всего — благодаря странной насмешке судьбы, недосягаемая Нилли Аруилана стала супругой кровного брата своего же отца, человека, которого в Доинно Хазефен Муери ненавидел больше всех. Его шокировала одна только мысль об этом супружестве. Его руки на ее бедрах, груди. Их органы осязания в самом тесном…

Нет. Надо остановиться.

Он приказал себе не думать об этом. Это приведет лишь к самоистязанию и отчаянию. Он старался восстановить внутреннее равновесие. Но несмотря на все усилия, спокойствие не приходило. Его разум бешено кружился. Было дурно с ее стороны отдаваться джикскому эмиссару, но затем сменить Кандалимона на Фа-Кимнибола!.. Это было непостижимо, немыслимо. Этот огромный неотесанный силач! К тому же ее родственник.