Занимаясь потерявшимися, сбежавшими, сгинувшими, колеся по этой (как всякий истинный москвич, своей Олег её не чувствовал — и имел честность себе в этом признаваться) гигантской, бесформенной и «безвидной» стране, где ничего нет прочного и постоянного, где никто не ощущает себя на своём месте — в обоих смыслах — и словно ежесекундно собирается с него сорваться, Олег регулярно и не без подспудного ужаса убеждался в страшной зыбкости всего здесь. Где даже настоящее было неопределённым — что уж говорить о будущем. Где чёткости не было ни в чертах лиц, ни в словах, ни в характерах. Где каждый готов был на что угодно — и к чему угодно. И где происходило — всё что угодно. Вопреки логике и вероятности.

Всё здесь было необязательным и взаимозаменяемым — и все (по крайней мере жили с таким ощущением). Всё здесь могло, как морок, в любой момент обернуться всем, распасться, бесследно исчезнуть. Раствориться в грязно-белом пространстве, трясущемся за поездным окном, в обморочном студенистом рассвете, смешаться с заснеженными свалками, заросшими канавами, исписанными заборами, недостроенными гаражами…

Больше ста тысяч человек пропадает без вести у нас ежегодно.

И чем глубже Олег проникался жутью перед окружающим зыбящимся хаосом, тем яснее понимал, что сам он первостепенное значение всегда, всю жизнь придавал как раз тому, что защищает от этого хаоса, — лично тебя. Тому, что сообщает твоему существованию определённость и осмысленность. Делает тебя — тобой. Не позволяет переродиться и пропасть.

Дома нашлись проблемы поактуальней — ёлку разве не пора покупать? Дело ответственное, в одиночку не делается. На ёлочный базарчик у супермаркета пошли вчетвером. «Смотрите какая!» — Машка показывала на чрезвычайно пушистое, правда, низенькое совсем деревце с двумя верхушками. Длинными, ровными, абсолютно параллельными. Олег зажмурился. «Пап, а почему она такая? Па-ап!» — «Олежка! — Тая. — Ты в порядке?» — «Да-да… Голова чего-то закружилась». — «Работаешь много» (не без упрёка).

Купили, конечно, большую — под самый потолок. Даже выше — снизу придётся отпиливать. Пока поставили на балкон — наряжать решили на католическое Рождество, чтоб до Старого Нового года достояла.

Кстати, о «работаешь»… С 25.12 по 13.01 у нас в стране, как известно, мёртвый сезон. Олег подумал, что, дабы спокойно гулять вместе с народом, стоит «закрыть» этого Лужина до Кристмаса. Тем более что остался, собственно говоря, последний кандидат.

Виктор Упениекс. У-пе-ни-екс. Латышская фамилия? А не подорвал ли попросту мой сторож за границу? — пришла вдруг мысль. Мало ли от кого — что я про него знаю?…

Из Риги звонил «друг и коллега» (как он сам представился) Виктора, некий Марк. Олег даже не знал, что в Латвии их смотрят. Для начала он сам связался с Марком по телефону.

Клал трубку Олег со странным чувством, которое не мог толком для себя определить. Чувством, переходящим в предчувствие — тоже, впрочем, пока предельно аморфное… Ехать было, собственно говоря, не к кому. Виктор У-пе-ни-екс — ну да, пропал с концами. Целых пять лет назад.

Олег понял, что его привычная рабочая деятельность пересекла некую жанровую границу. Он был на незнакомой территории. И кажется, не слишком гостеприимной. По некоей (самому не очень ясной) ассоциации он вспомнил про угрожающие звонки. Когда они начались?… А ведь…

Да. Да! После показа фотографии Лужина они и начались…

В окошке циферблата «Тиссо», показывающем даты, — 22. Олег набрал своего туроператора и заказал авиабилеты в Ригу и обратно.

На Ленинградке по дороге в Шереметьево привычно слиплась одна сплошная пробка.