Харузин работал над собой — учился себя уважать. Он давно знал себе цену. Знал, что боится таких вещей, каких юноша его лет не должен, по идее, бояться. Знал за собой и наклонность к беспробудной лени, и стремление занять горизонтальное положение, лучше всего на диване, при закрытых дверях собственной комнаты. В вылазках на природу Харузин больше всего ценил то мгновение, когда возвращался домой и мог наконец забраться в горячую ванну с шампунем.

Он привык относиться к себе с легким презрением. И вот здесь, в дремучем русском средневековье, накануне жуткого времени опричнины, он неожиданно обрел некое подобие самоуважения. Братья-«медвежата», Флор и Лавр, здешние обитатели, смотрели на Харузина как на вполне достойную личность. Это немного смущало и даже сбивало с толку, но, с другой стороны, вынуждало «держать спину прямо». И Харузин старался изо всех сил. От этих стараний у него даже взгляд сделался напряженным и рассеянным.

Наташа досадовала на ситуацию еще и потому, что сама она, как ей представлялось, совершенно не изменилась. Даже любовь к Флору не сильно сказалась на ее характере. А что-то подсказывало Гвэрлум, что измениться она должна, иначе ее ждет несчастье.

Новгород встретил путников на закате — темные башни на фоне багрово-золотистого неба. Волхов угадывался в темноте, как пролитые чернила. Что-то бархатистое чудилось на поверхности воды, которая текла через город как будто таясь, скрываясь.

В доме близнецов спали. Окна не горели, было тихо. Однако стоило Флору постучать в глухие высокие ворота, и двор, точно расколдованный, ожил. Во мраке забрехал пес, гремя тяжелой цепью, послышались голоса и шаги, в горнице вспыхнул свет. Некоторое время дом словно приходил в себя, стряхивая сонное оцепенение, а затем ворота распахнулись. На пороге, держа сальную свечу, стоял немолодой слуга. Он не улыбался при виде господ, но и не выражал недовольства из-за того, что его разбудили столь бесцеремонным образом. Пес на цепи скакал и брехал от всей своей собачьей души. Прошлый раз собаки не было — видимо, завел старик Неделька, давний знакомец близнецов, которому Флор поручил дом на время своего отсутствия.

Нерадивый ученик Недельки, «дитятич» — то есть приемный сын, как называл его сам старик, — дрых где-то в сарае и не показывался. А сам Неделька, занявший на время отсутствия хозяев господский покой, явился вскоре и предстал на пороге, также со свечой в руке. Еще издали начал кланяться и трясти головой, а сам посмеивался в бороду и глаза у него поблескивали озорно.

— Что, дед, не ожидал увидеть нас так скоро? — спросил Флор, обнимая старого скомороха.

— Не ожидал, — смеялся Неделька, чуть отворачивая лицо, чтобы от него не так несло сивухой.

— Ай-ай, — укорил его Флор, — ты ведь тут без нас пьянствовал!

— Был грех, — не стал отпираться Неделька. — Скучно уж очень, Флорушка. Все ли целы? — спохватился он и поднял свечу повыше.

— Все целы, — улыбнулся и Лавр и выступил вперед. — Вернулись вот.

— Нашли весло? — понизив голос, спросил Неделька.

— И весло нашли, и отца, — сказал Лавр. — Только упустили — обоих… Теперь уж навсегда. Только на том свете и свидимся.

Неделька быстро закрестился, замелькала загорелая рука, чертя крест на груди, лицо сделалось испуганное.

— Ладно тебе, — сказал Флор, подталкивая Недельку к дверям. — Дай войти. Или погром у тебя там?

— Да нет, — забормотал старик. — Никакого разгрома нет… Так, немного выпили…

— С кем гулял?

— Ну, с разными людьми, — нехотя сказал старик.