Чёрт, он действительно здорово играл!!! Что?то такое знакомое… и вдруг я понял: тема Chi Mai Энио Мариконе! Я и не знал, что можно так её играть на гитаре — ведь это для нескольких инструментов… Проще говоря, я заслушался. Это были не «три аккорда», выше которых в музыке даже Высоцкий не смог подняться!

   Но восхищение восхищением, а… Я кашлянул и изысканно–тупо сказал:

— С добрым утром.

   Юрка поднял голову, прекратив играть, хлопнул глазами, как будто пытался понять, кто я, собственно, такой и что делаю у него в комнате. Вообще?то я своим приветствием ещё и намекал, что для гитарной игры рановато. Но он, кажется, не понял намёка и просто ответил — коротко и неожиданно дружелюбным тоном:

— Доброе.

   Видя, что мой сарказм пролетел мимо цели, я наконец?то вошёл в комнату и показал подбородком на гитару:

— Можно?

   Не вставая с кровати и глядя на меня снизу вверх, Юрка протянул гитару мне. Посмотрел, как я пощипываю струны, потом спросил:

— Ты умеешь играть?

   Вместо ответа я перебрал струны уже как следует, с чувством, выдав на испанский манер несколько аккордов.

— Ну?ка, —  Юрка соскочил с кровати, пошатнулся, но махнул на меня рукой и подошёл к шкафу. Кстати, на плече у него была новая повязка, третья по счёту, уже без кровавого пятна и сухая — ну потянул мальчик плечо, что ж теперь?.. Открыл шкаф, достал ещё одну гитару, поновее, протянул мне: —  Это тебе, а это… —  он кивнул на инструмент в моих руках, —  дай, пожалуйста. Это отцовская, —  он отвернулся в угол, секунду помолчал, потом как ни в чём не бывало повернулся снова.

— Конечно, —  я смешался. Юрка снова сел, устроил гитару на коленях. Глянул на меня внимательно снизу вверх:

— Знаешь «Синюю Птицу» Макаревича?

— А ты знаешь?! —  изумился я.

— А я много старых песен знаю, —  сообщил он, глядя на меня неожиданно весёлыми глазами. Потом тронул струны: —  Споём?

— Ага, давай! —  загорелся я, ощупью усаживаясь на подоконник…

   …У Юрки песенный голос оказался пониже, чем у меня. А вместе получалось очень неплохо, было слышно даже мне самому. Мы допели «Синюю Птицу», и Юрка, махнув мне рукой, чтобы я не играл, сам запел, подыгрывая похожими на выстрел аккордами:

— Всё, ребята — отписался, кажись![15]

   Нет ни нот, ни слёз, ни боли вот здесь…

   Всё, что я себе придумал про жизнь -

   Превратилось в бесполезную смесь.

   А я, дурак, с судьбой в «девятку» сыграл -

   А она мне три шестёрки сдала…

   Ну проиграл — да потихоньку убрал

   И стихи, и душу в ящик стола… —  он тряхнул головой, без наигрыша, естественно:

— Эх — только струн волшебных серебро…

   Белый ангел — на добро,

   А чёрный, падший — тот для зла!

   Да я видал его, козла!

   Простая, резкая музыка неожиданно увлекла меня.

— А ну?ка, ну?ка! —  я поставил ногу на спинку стула. —  Как там? Играй!

   Я поддержал мотив, слушая, как Юрка поёт дальше:

— Всё, хана, ребята — выписался,

   Как из палаты для душевнобольных!

   Весь запал мой с криком выплеснулся -

   И стал диагноз как у всех остальных…

   А я червонец разменял по рублю -

   Сделал вид, что мне как будто не жаль!

   Я теперь всё на шестнадцать делю -

   И особенно любовь и печаль…

   Он бросил на меня короткий взгляд:

— Как вспомню -

   хрясь

   лбом

   в стол!

   Вокруг — грязь,

   в мозгах — крен…

   Ведь коли впредь

   писать в стол -

   Тогда и петь

   на кой хрен?!

   Эх — что–й?то мне не молится!

   Хочется — да колется…

   Рад бы в рай, да знаю сам -

   Проще вниз, чем к небесам!

   Мы одновременно, не сговариваясь, переглянулись — и так же одновременно засмеялись, сам не знаю, почему.