Стеной стояли деревья, и названий некоторых из них я не знал. Но я различал резные глянцевитые листья дубов, закруглённую листву лип, выпукло–ребристые с острыми зубчиками листья грабов, буки, вязы… а в подлеске — можжевельник, орешник… и — ещё ниже — высоченный раскидистый чёрный папоротник… А над речкой — высоко–высоко — синело — чуть гуще, чем на Земле — небо с еле–еле, но всё?таки различимыми пятнышками звёзд. В небе плыл орёл. Я не уверен, что это был орёл, но мне хотелось, чтобы это был орёл.

   Только орёл и мог встретить меня в этом мире, в этом воздухе, в этом небе.

   На секунду мне почудилась органная музыка. Честное слово.

— Это Беловодье? —  спросил я растерянно и почувствовал, что сейчас расплачусь. Юрка торжественно кивнул:

— Это Беловодье, —  и поднял руку. —  Вот Перекатная. А нам туда. Идти долго, больше двух дней; переход, сам видишь, не очень удачно расположен…

   Больше двух дней! Мне стало смешно. Больше двух дней — он хотел, чтобы я беспокоился из?за двух дней похода по этим местам! Они всё?таки ничего не понимал, бестолочь, он на самом деле не понимал, что подарил мне, он…

   С прорвавшимся хохотом я налетел на Юрку и опрокинул его на рюкзак.

— Пусти! —  отбивался он тоже со смехом. —  Ай, плечо! Владька, пусти, баран! Ну?!

   Я свалился в сторону и ойкнул — под зад попал какой?то сучок.

— Привет от новой Родины, —  не без ехидства сказал усевшийся рядом Юрка. Меня эти слова неожиданно покоробили, я хмуро покосился на него. Ничего не сказал… но Юрка отреагировал на это «ничего» мгновенно.

— Владька, —  он поднял уколовший меня сучок и покрутил в пальцах, —  ты, как я понял, большим патриотом никогда не был. Или был?

— Не был! —  огрызнулся я. —  Я про это вообще не думал! До вот этой секунды!

— То есть, —  он опять повертел сучок и запулил его в воду. Я проследил, как он скачет в белопенных бурунчиках, —  тебе пофик принципиально, что мы на другой планете, тебе за Россию обидно стало? —  я плюнул в сердцах. —  И мне обидно, —  признался Юрка и вытянул ноги. —  Очень. Ты даже не представляешь, как. И что? Ну вот что я могу сделать? Серьёзно, Владька, если ты мне сейчас ткнёшь пальцем даже не в партизанский отряд — хотя бы в политика, который реально хочет «поднять Россию с колен» — я из этого, —  он повёл рукой по кругу над головой, —  вот инопланетного проекта тут же ухожу и записываюсь в этот отряд или молодёжную секцию к этому политику. Спасать Россию. Владька, я не юморю, не издеваюсь, я тебя серьёзно спрашиваю. У меня отец погиб. До конца верил в Родину. В Россию. И погиб. И не то страшно, что погиб, а… ну так как, Владька?

— Не знаю я таких партизан или политиков, —  я отвернулся. —  Иди в жопу.

— Не пойду. Вот и я не знаю. Я там ничего не могу. И уже никогда не смогу, даже если в генералы выйду. И ты не можешь ничего. И даже если место своей матери займёшь или вообще возглавишь эту драную СТМ — не сможешь ничего! —  он вдруг вскочил и ткнул рукой в гальку — словно пробивал планету насквозь. —  Тут есть шанс! Тут! Тут, твою ж так! И Россия будет тут! Тут, где я! Тут я — могу! Тут я — знаю! Они — там — взрослые — не знают — а я — тут — пацан — знаю! Знаю! —  он уже орал это, и я даже отполз от кузена на пяти точках, растерянно и даже чуть испуганно глядя на него снизу вверх.