— Вижу, ты до призыва разгонщиком[1] был? — поинтересовался я.

— Ишь, умный какой, раскоцал, — покачал головой Семенов. — А как догадался?

— Так чего тут догадываться? — пожал я плечами. — Под деревенского дурачка косишь, а сложные слова выговариваешь, вроде — особоуполномоченный, да и манеры блатные не скроешь. Ты в Красную армию добровольцем пошел, чтобы лохов брить? Колись, детинушка, упираться уже нет смысла.

— Ага, держи карман шире, — осклабился уголовник. — Мне в армию впадлу идти. Силком затащили, думал, пару дней покантуюсь, сбегу. А нас на север отправили, и бежать-то отсюда некуда, леса кругом, будто не в армию попал, а дальнячок срубил[2]! Кого тут на разгон брать? Нищета одна. Вон, до революции-то лафа была, а как война началась, вообще малина. Сколько мы спекулянтов да барыг обнесли, ой-мэй! Да на одной водке рыжья варили, в тузах ходили. Приходишь к такому гладкому в полицейской форме и говоришь — мол, «сухой» закон нарушаете, господин хороший. Хочешь спокойно жить — делись. Так он тебе столько «катенек» отслюнявит, живи да радуйся. А теперь что? Революция, мать ее ети! Все богатеи не то сдриснули, не то по застенкам сидят.

Эх, парень, тебе бы самую чуточку подождать, до нэпа. Ленька Пантелеев да Иван Николаев тоже под чекистов «косили», когда совбуров грабили. Кончили, правда, плохо, но это уже другой вопрос.

— А как в Архангельск пришли, мой взвод в подчинение особисту дали — вот, думаю, можно и развернуться. Конасов же дурак, дальше своего носа не видит, даже с бойцами познакомиться не соизволил, вот раздолье-то где. А коли у тебя парни верные, делом повязанные, можно такого наворотить, а потом за бугор свалить, если рыжья надыбать.

 — А я здесь каким боком?

— Да таким, — хохотнул вор, уже не таясь. — Особист мой, когда про тебя говорить стал, буркнул — вот ведь принесло на мою голову соглядатая московского. Я кое-кого поспрашивал, говорят — Аксенов мужик честный, справедливый. Я и подумал: если он честный, да справедливый, к чему такой? И товарищу Конасову помогу, и мне головной боли меньше. Я же чего хотел? Хотел тебя при попытке к бегству устосать, парням сказал, чтобы по моему сигналу валили, только народу на улице много, не рискнул. И ты, молодец, дергаться не стал.

— У тебя в подручных весь взвод ходил или как?

— Э, начальничек, так мы не договаривались, — протянул Семенов. — Я своих друганов не закладываю, пусть они даже не деловые, а так, сявки. И смысла мне нет вкладывать. Я, что, за это послабление получу?

— То есть, можно весь взвод к стенке ставить? — уточнил я.

— А по мне так хоть всю дивизию к стенке ставь. Хоть раком ее ставь, хоть к стенке. Меня же ты к стенке поставишь, да?

— Поставлю, — не стал я кривить душой.

— Меня поставят, так хрен ли о ком-то жалеть? — хмыкнул уголовник.

— Ну и ладно, — махнул я рукой. — Весь взвод, так весь взвод, мне уголовников не жаль. И цацки, которые ты у офицеров взял, хозяевам верну.

— Цацки-то им на хрена возвращать? — огорчился уголовник. — Меня ладно, шлепнешь, а цацки-то? Тебе не нужны, оставишь кому-нибудь. Офицериков все равно к стенке поставят, зачем им побрякушки?

— Если поставят, так вместе с цацками и закопают. А с мертвых снимать какой проворный начнет — руки поотрываю. Понял, что краденое добро счастья не принесет?

Уголовник глумливо развел руками.

— Ты, начальничек, про сокола с вороном сказку знаешь?

— А ты себя соколом мнишь? — поинтересовался я.