– Ну мы и ражожлились и брошилишь на них. Но шилы были неравные. У них были каштеты, они нас поколотили. Кровищи было, и я жуб потерял к тому же…

– В конце концов мы удрали и закрылись в ангаре. Они ушли, обзывая нас последними словами!

– Говноедами, мудаками, шукиными детьми! Ну у них и лекшикончик! Ну в конце концов мы вышли из ангара и пошли ишкать ключи в куче опилок. Ох, это было почище каторжных работ! Мы ражгребали эти опилки руками, ражгребали ногами, мы их только что не ели, в глажах у нас были опилки и в нождрях, мы едва-едва их нашли!

– И поэтому мы опоздали. Не сердись на нас за это, Стелла, – сказал Бубу.

– Я не сержусь.

– Нет. У тебя на лице написано, сердишься.

– Это не на вас.

– А на кого злишься? На них? Да они мудаки. Видят не дальше своего носа.

– Достало меня все. Хочется все остановить, лечь и не проснуться.

– Это на тебя не похоже.

– Я знаю. Мне не нравится человек, в которого я превращаюсь.

Она вздохнула. Пожала плечами. Взгляд ее упал на Леони.

– Вот мы тут совсем рядом с ней разговариваем, а она не просыпается. Это как-то странно, нет?

– Она измучена, – сказала Амина. – И ты тоже. Иди домой. А мы с парнями тут побудем.

Стелла посмотрела на них. Они участливо склонились к ней, словно желая пощупать ее пульс.

– Я и правда так плохо выгляжу? – спросила она.

– Амина права, – сказал Бубу. – Иди спать. Это больше не повторится, обещаю тебе. Будем бдеть.

Стелла улыбнулась. Бубу обожает книжные слова. «Бдеть» они будут.

– Спасибо. Пойду тогда немного посплю.

– Это не представляется мне излишним, – заключил Бубу, попытавшись улыбнуться ей, но тут же скривился от боли.

Жозефина оглядывала комнату, служившую библиотекой «Миконос Гранд-отеля». Хорошая комната, высокий потолок, полуприкрытые жалюзи, побеленные стены, длинные дубовые полки, на которых стояли оставленные клиентами книги. «Люди все-таки еще читают!» – сказала она себе, вспоминая разговор с издателем буквально сегодня утром. Он разбудил ее на заре. Ему хотелось, чтобы она вновь начала писать, чего она, собственного говоря, ждет? Последняя книга вышла два года назад. Она ответила: «Когда человек счастлив, он не пишет». Он сказал: «Ага, тогда я поговорю с Филиппом, пусть заставит тебя немного пострадать!» – «Нет уж, спасибо, – прошептала она, вспоминая свое недавнее отчаяние, – это слишком болезненно».

Она подняла голову, выискивая книгу для Филиппа. На ней был белый приталенный корсаж, красные брючки по колено и сандалии-абаркасы от Кастель, которые Филипп привез ей из Лондона. Он утверждал, что на Ноттинг-хилл это последний писк моды.

Он видел их на витрине, потом заметил на прохожих, представил их на ножке Жозефины, зашел в магазин. Оглядел их со всех сторон – в фас, сзади, в профиль, выбрал модель, где перед представлял собой полосатую черно-белую ленту, а сзади ногу охватывал тоненький розовый ремешок. Словно для нее созданы! И все это он сделал ради нее.

А потом он встал перед ней на колени. Надел на нее сандалии, застегнул ремешки, погладил ее ноги.

Она зажмурилась от счастья.

«Сложно даже представить, что совсем недавно я погибала с тоски в отеле Лиона в компании Дю Геклена».

Она похудела на шесть кило, изменила прическу: укоротила волосы и сделала челку, стала выглядеть как юная девушка. Ей нравился свой новый облик, свое новое стройное тело, нравилось спрашивать: «Неужели эта девушка – это я», когда ловила ненароком свое отражение в зеркале. Она посылала себе утром в ванной воздушные поцелуи.