|
-- Свадьбу я отложил; насилу уговорил и уладил. Так теперь другая беда: дочь в отчаянии; непременно хочет вас видеть. Он, видно, говорит, умер.
– - Как же мне?.. Сами посудите. – - Ничего. Я уж немного их, знаете, приготовил. Надо, надо… поверьте, ничего. – - Но благоразумно ли будет, в таком… – - Что лицо! Сами знаете, когда искренно любишь… притом дело все-таки преходящее: ну, увидит так, увидит потом и иначе: вот таким молодцом! Он щелкнул по дагерротипу. – - Увольте, Степан Матвеич,-- сказал умоляющим голосом зеленый человек.-- Уладьте как-нибудь. – - Невозможно, невозможно! пожалейте ее. Она вас так любит. – - Ну, пожалуй,-- нерешительно сказал Хлыщов, тронутый последним замечанием.-- Надобно же проститься. Только знаете, Степан Матвеич, нельзя ли так… в сумерки… и свеч не подавать. – - О, разумеется, разумеется! просто по-домашнему, Вот теперь семь часов. Я пойду домой, а вы оденьтесь да так в восемь и приходите. – - И никого чтоб посторонних. – - Разумеется. Ну, прощайте… – - Только уж вы приготовьте, пожалуйста. Расскажите. – - Рассказал уж… да, расскажу непременно, непременно! Старик ушел, а Хлыщов принялся одеваться. Двухчасовые приготовления с дороги, когда он готовился явиться к невесте в первый раз и мучительно заботился о ничтожном красном пятнышке на носу, ничто в сравнении с теми усилиями, какие употреблял он теперь, чтобы придать благовидность своей особе. Но трудно было достигнуть успеха. Во-первых, лицо, нечего уж и говорить! а во-вторых, почти всё платье его было перекрашено в зеленую краску. Досадный зеленый цвет то и дело подвертывался. – - Ну вот! разве нет другого? -- с негодованием воскликнул он, когда Мартын подсунул ему зеленый шарф.-- Вечно глупости делаешь! И невинный шарф полетел под стол. Та же история повторилась с жилетом. Повязав платок и выпустив полисоны, он посмотрелся в зеркало. Сочетание белого с зеленым сильно не понравилось ему, и в самом деле было нехорошо. Он спрятал воротнички -- стало почти не лучше, но он оставил так. – - Ну, что? -- спросил он, одевшись наконец совершенно, у Мартына.-- Как: странно? Он боялся употребить более точное выражение. – - Оно странно, точно странно! -- отвечал Мартын.-- Только ничего: цвет все же хороший! – - Хороший! -- с горькой иронией повторил Хлыщов.-- Ты, братец, правду говори: хуже такого цвета и не выдумаешь, так? – - Э, сударь! такие ли цвета прибирают в разных живописных обозрениях! Посмотревшись еще раз, два и три в зеркало, выпустив снова и снова спрятав воротнички, обтянув зеленые руки перчатками (о! как ему хотелось сделать то же с лицом), Хлыщов сел в карету и поохал к Раструбиным. "Просижу не больше пяти минут, а потом уж не покажусь, пока не сойдет",-- думал он. Увы! он не предчувствовал, что визит его будет последним! Жестоко, бесчеловечно поступил с ним хитрый старик. Как только прозвенел колокольчик, тронутый дрожащей рукой зеленого человека, гостиная господина Раструбина осветилась двумя лампами и целой дюжиной свеч. Несчастный вошел -- и ноги его подкосились; он хотел воротиться, но старик самым дружелюбным образом обхватил рукой его шею и повлек свою жертву к середине комнаты. – - А, почтеннейший, почтеннейший! -- кричал он.-- Насилу дождались… ну, спасибо!.. жена, дочь! вот вам любезнейший наш Леонард Лукич. Как видите, и жив, и здоров, и красив. Ха-ха-ха! И он подтащил его к дамам. Нечего и говорить, эффект был удивительный: превосходное изобретение господ Дирлинг и К<sup>о</sup> и здесь, как всегда, с честью поддержало свою заслуженную славу, и даже, благодаря множеству свеч, блистательнее, чем когда-нибудь… Поликсена Ираклиевна вскрикнула и совершенно безумными, дикими глазами впилась в зеленое лицо, искаженное признаками глубокого страдания. |
