Я не успела сделать и шага, как они промчались обратно — на этот раз Шантун впереди, прижав уши для большей обтекаемости, а Сесс вне себя от азарта погони. Я осторожно выглянула из-за косяка. Шантун остановилась, села посреди пола, подняв лапку и с высоты своей шестидюймовости обещая подползающему на животе Сессу Задать Ему, Если он сделает Хотя бы Еще Шаг. А Сесс, помня только, что наконец-то у него снова есть девочка, с кем играть, выглядел куда счастливее, чем все последние недели.

Однако на пути к полному сердечному согласию оказалась маленькая зацепка. Позже вечером, устроившись на своем любимом кресле и зажав Шантун между передними лапами, он усердно мыл ее в знак того, что она — член семьи, Сесс нечаянно забрался языком к ней в ухо. Пробыв почти неделю в коттедже, она несомненно обрела его запах и больше его не шокировала, но под защитой этих пирамид внутренность ее ушей все еще хранила мерзкое напоминание о других кошках и иных местах. Он убрал язык, оттянул губы в знакомом кошачьем оскале, знаменующем, что запахло чем-то немыслимо отвратительным, и снова разразился очередным «тш-ш-а!». И это могло бы вернуть все на стартовую линию, однако Шантун и внимания не обратила, то ли решив, что он слегка свихнут и время от времени любит пошипеть, то ли считая, что обругал он меня. Когда она словно бы не заметила его превращения в Чудовище, он оценил ситуацию, собрал всю силу воли, зажмурил глаза и вылизывал оба ее уха, пока они не обрели надлежащий запах. Рано Или Поздно Сделать Это Было Необходимо, сказал он. После чего они свернулись в клубок частично белый, а частично силпойнтской окраски и заснули. Жизнь в коттедже словно бы вернулась в нормальную колею.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Однако не совсем. За Сессом, с тех пор как он себя помнил, всегда ухаживали — сначала его мать, потом Шебалу, и он явно считал, что сиамы женского пола только для этого и созданы, так что ему не терпелось восстановить такое положение вещей как можно скорее. Поэтому, привыкнув раскидываться на уютоложе с Шебалу вместо подушки, он, как я вскоре обнаружила, постарался приспособить в подушки Шантун. Она была такой маленькой, что он выглядел смехотворно — этакая большая бурая клякса на фоне уютоложа, а из-под него торчит только ее головка. Снова и снова я бросалась выручать ее — и слышала, как она мурлычет, точно шарманка, явно наслаждаясь тем, что принимала за излияние нежности. И мне оставалось только выразить надежду, что в один прекрасный день он ее не расплющит в лепешку.

И мыть ее он перестал довольно быстро. Не прошло еще и нескольких дней, как вылизывать его принялась она, а он принимал это как должное. Гигантская задача! В ожидании он усаживался очень прямо, и впечатление создавалось такое, будто она взялась почистить башню почтамта. Такая же нежная на вид, как тонкий восточный шелк, в честь которого она получила свое имя, Шантун на задних лапках дотягивалась до его ушей, словно они были венцом ее честолюбивых устремлений. Да так, возможно, оно и было. Большая Кошка была в полном ее распоряжении. Она — важная особа, и жизнь — один восторг, повторяла она мне.

Куда девалась робкая пушинка, с которой я познакомилась в Девоншире? Казалось, тамошние кошки совсем ее подавляли, и теперь она наверстывала упущенное. Она постоянно на что-то карабкалась, срывалась, ела то, чего не следовало, и оповещала об этом вселенную таким громким голосишком, какого мне не доводилось слышать ни у одного котенка. И даже разговаривала во сне. Одним из самых моих ярких воспоминаний о ее нежном детстве остается картина: они оба свернулись на уютоложе у огня, Шантун что-то сонно бормочет, не открывая глаз, а Сесс досадливо косится на нее, приоткрыв один глаз. Шебалу никогда себе ничего подобного не позволяла, было написано на его морде.

Именно тогда она обзавелась причудой, которую сохраняет и по сей день.