— А происходит то, что арабы — торговцы живым товаром, ваши друзья, ваши союзники, искатели рабов — напали на беззащитную деревню. Пошевеливайтесь, если хотите спастись!

— Бежать? Ни за что на свете! — отвечал Тотор. — Мы ваши гости и будем сражаться вместе с вами.

— Тогда берите оружие, и вперед! — скомандовал колдун.

И все трое выбежали на улицу.

ГЛАВА 4

На границе с Камеруном. — Два эльзасца. — Кто идет? — Араб бен Тайуб. — Выполнить приказ. — Подозрения Ганса Риммера.

Конго, как известно, разделено между двумя державами, Бельгией и Францией. Французское Конго граничит с Камеруном, колонией Германии. Камерун, в некотором роде, как бы врезается во французские владения, и дипломатам пришлось затратить неимоверные усилия, чтобы определить границы двух стран, особенно в районе озера Чад, тем паче что местность между 4 и 6 градусами северной широты практически почти не изучена: экспедиции Мизона, Крампеля, Дибовского и Мэтра лишь торопливо прошли по этому району, ибо отважным исследователям постоянно угрожала смертельная опасность, и угроза их жизни исходила от представителей местных племен, у коих один вид белого человека вызывал одновременно глубочайшее изумление и неподдельный ужас.

Четко обозначенные на бумаге, границы между немецкой и французской территориями на самом деле размыты. И наши соседи из Камеруна используют любой удобный случай, чтобы нарушить дипломатические договоренности, если это отвечает их интересам.

Так, в ту самую ночь, когда происходили события, о которых рассказано в предыдущих главах, посреди Французского Конго, в десяти лье от камерунской границы и в пяти лье от деревни, куда попали Тотор и Меринос, два солдата в немецкой униформе перешептывались на эльзасском наречии:

— Сержант! — ворчал первый. — Как думаешь, долго нам еще здесь прохлаждаться?

— Donnerwetter! — отвечал второй. — Откуда мне знать? Черт его знает, что задумал наш лейтенант!

— Тебе не кажется подозрительным, что нас среди ночи пригнали на французскую территорию? В этой ложбине только и жди неприятностей от тех поганых бабуинов, что там засели.

Помолчали. Потом снова заговорил первый:

— Послушай, Ганс! Я по горло сыт этой кошмарной жизнью. Долго не выдержу.

— Что ты хочешь сказать? Разве моя жизнь лучше твоей?

— Ax! Min Alter! Можно ли сравнивать? Не сердись, но ты почти немец, твои родители голосовали за Германию, ты остался в стране, несешь военную службу. Словом, все чин чином.

— Тебе хорошо известно, что я участвовал в бунте и именно поэтому, как и ты, нахожусь здесь.

— И все-таки это не одно и то же. Я француз, родился во Франции у родителей, которые живут во Франции.

— И которые, однако, не позаботились о необходимых формальностях, чтобы избавить тебя от немецкой воинской повинности.

— О! Бедняги! Я не захотел этого. Они уехали из Эльзаса после войны, бросив все: маленькую ферму, друзей, родных. Начали новую жизнь в Париже. Родился я. Они думали только обо мне, ничего не пожалели, чтобы дать мне хорошее образование. Они так наивны! Когда я сказал, что хочу навестить старую бабушку там, в Саверне, им и в голову не пришло ничего дурного!

— Там-то тебя и замели как уклоняющегося от воинской повинности. Ты кричал, протестовал, даже бежать пытался.

— Меня отдали под трибунал. Ах! Судьи — жестокие люди! Я кричал: «Я не немец! Я француз!» Они даже не слушали. А поскольку я оскорбил их, показав кулак, меня сначала приговорили к трем месяцам заточения в крепости.