— Арабы очень жестоки?

— Ну-у, не так уж… И потом они постараются, чтобы с его головы ни один волос не упал. Ведь он белый. Можно нарваться на неприятности…

— Но ведь они уже убивали отважных исследователей…

— Когда это было! Их тогда так потрепали, что отбили всякую охоту… Конечно, приятного мало, но и преувеличивать не стоит…

Мать упала на стул и беззвучно зарыдала.

— Мой Тотор! — шептала она. — Как он, должно быть, страдает!

— Не надо! Не надо! Ему досадно, вот и все. Уж кому-кому, а мне это хорошо известно, сам испытал… Но знаю я также и то, что в подобном положении думаешь только об одном — как выбраться. И это отвлекает… Я еще и не в такие передряги попадал! Плен — милое дело! Вот только…

— Что только? — переспросила мадам Гюйон, вскинув на мужа глаза.

— Я хотел сказать, что обычно рассчитывают на случай… на удачу… А случай — это когда кто-то вас любит, беспокоится о вас и хочет во что бы то ни стало выручить… Как некогда месье Андре меня вытаскивал из самых безнадежных ситуаций…

— Да, я понимаю! Но Тотор в дикой стране. Он никого там не знает. Меринос в плену вместе с ним. Откуда же ему ждать помощи?

Тогда Фрике взял в свои большие ладони обе руки жены и пристально посмотрел ей в глаза:

— Ты ни о чем не догадываешься? Черт побери! Ты же все понимаешь! Папаша Фрике и будет тем, кто вытащит Тотора из беды.

— Ты? Ты хочешь ехать… в эту кошмарную страну?

— Не бойся! Я найду их, вот увидишь. Разве это не естественно? Если сыну грозит опасность, отец должен прийти ему на помощь… Уверен, ты поддержишь меня. Дорогая моя! Ты верно говорила: наш сын нуждается в поддержке. А кто поддержит его, если не я?

— Так далеко! Так далеко! — повторяла мадам Гюйон, рыдая. — Ты оставляешь меня одну. У меня не будет ни сына, ни мужа.

— Эй! Эй! Что ты говоришь? Полагаю, мы вернемся с ним под ручку… Или ты больше не веришь в меня? Ты же знаешь, я прошел огонь и воду и всегда побеждал…

Фрике говорил так страстно и убедительно, что жена наконец сдалась. Бедняжка прекрасно понимала, что удержать его не сможет. Она обожала мужа, восхищалась его решимостью и верила, что он вернет сына под родимый кров.

Женщина взяла себя в руки и перестала плакать.

— Ты уезжаешь надолго? Ведь я могу и не дожить до твоего возвращения…

— Не стану тебя обманывать… Автобусов там, сама понимаешь, нет, и трудно рассчитывать время. Полагаю, месяца три понадобится…

— Три месяца!.. Если бы я могла быть уверена!.. Как только подумаю, какие опасности поджидают там тебя на каждом шагу… Ей-богу, помру…

— Как у тебя язык поворачивается! Умирают лишь слабаки, те, кто смирился и сложил руки… За жизнь, черт побери, надо держаться крепко! Мадам Фрике, вы парижанка, а значит, у вас душа римлянки. Вы непременно дождетесь меня. Главное — терпение и рассудительность. Я буду присылать весточку всякий раз, как только смогу… а в одно прекрасное утро вы получите телеграмму по десять или даже пятнадцать франков за слово. Там будет сказано: «Мы возвращаемся!..» Вот и попразднуем! Обнимемся и расцелуемся!

Слушая его веселые, задорные речи, жена невольно улыбнулась сквозь слезы.

— Теперь, — продолжал Фрике, — нельзя терять ни минуты.