Я высказался в том смысле, что сомнения в жизни на Марсе высказывались учеными давно. «Да ладно тебе, – сказал Полифем. – Нашелся тоже ученый. Астроном-гастроном».

Все-таки грубость и бесцеремонность его бывают порой просто возмутительны. В конце концов, что может понимать в астрономии одноногий отставной унтер-офицер?

Заика Калаид задергался, зашипел. Когда все к нему обратились, он выдавил из себя: «Ж-жизнь на З-земле з-за-ародилась м-милл-лиа-ард лет наз-зад…»

«Отчего же, – съязвил Парал. – Может, они нашим желудочным соком отравились?» – «Так этим сволочам и надо», – заявил Полифем. «Ну нет, – возразил Ахиллес, – в статье-то сказано: миллион лет как жизни на Марсе нет…» – «Мало ли что там сказано.» Тут в разговор вмешался Зет, двоюродный брат Калаида. «Старички, – задумчиво произнес он, – а откуда Минотавр обо всем заранее узнал? Вот ведь и напился еще неделю назад. Ведь не просто так напился…»

«А кто же теперь будет платить за желудочный сок?» – спросил вдруг Борей. После этих слов воцарилась глубокая тишина. Действительно, если марсиан нет – неважно, по какой причине – то как же теперь будет с желудочным соком?

Полифем налился кровью, положил костыль поперек стола и широко открыл рот. По всему видно было, что он сейчас призовет нас всех то ли на Марс, то ли еще куда. Но тут дверь отворилась и в трактир вошел неожиданный посетитель. При его появлении мы мгновенно забыли и о статье, и о марсианах и даже о желудочном соке. Потому что к нашему столу, в сопровождении молодого Эака и с обаятельной улыбкой на устах приближался не кто иной, как кандидат в мэры господин Лаомедонт.

«Здравствуйте, друзья! – сказал он. – Прекрасная сегодня погода, верно?» Каждый из нас ответил на приветствие по-своему: кто кивнул, кто промычал что-то невразумительное, кто сделал вид, что не слышит. Лаомедонт выглядел довольным. Остановившись перед столом он произнес небольшую речь о том, как славно заживем именно мы – конкретные люди, сидящие здесь – под его, Лаомедонта, руководством. Надо только не забыть проголосовать через месяц именно за него.

«А памятные открытки, – добавил он, – вам вручат сейчас». Эак тут же раздал всем запечатанные конверты, после чего господин Лаомедонт нас покинул. Любопытный Полифем тут же разорвал конверт. «Ух ты, – сказал он, – хорошенькое напоминание. Старички, тут сотенная!»

Действительно, в каждом конверте оказалась сотенная купюра и открытка с портретом господина Лаомедонта.

«Фальшивка, – убежденно заявил Парал. – Что он, дурак что ли – такими деньгами разбрасываться?» – «А мы проверим», – сказал Полифем и заковылял к стойке. У стойки Япет долго рассматривал курюру на свет, мял ее, нюхал. Наконец, сказал с тяжелым вздохом: «Настоящая».

Мы онемели. А Полифем уже заказал себе рюмку самого дорогого коньяку. «С дрянной собаки хоть шерсти клок, – заявил он. – Хрен я за него проголосую».

Действительно, как бы сладко ни улыбался господин Лаомедонт, как бы ни швырял деньгами, но иметь в мэрах города гангстера – это, знаете ли, как-то…

К проблемам, затронутым в статье доктора Махаона мы больше не возвращались. Да и что толку спорить? Все равно – никто и никогда не узнает правды о марсианах.

Не знаю, почему, но возвращения зятя я уже ждал не просто с нетерпением, а, как писали в старых романах – «сгорая от нетерпения». Мне почему-то казалось, что вот приедет Харон и все, по крайней мере, объяснит.