— Это хорошее дело, — говаривал Джибберн. — Это будет нечто замечательное. Я знаю, что делаю миру не малый подарок, и считаю справедливым, чтоб он мне за это заплатил. Это нисколько не умаляет науки, если все дадут на мой элексир монополию, скажем, на десять лет. С какой стаи только мясники будут пользоваться выгодами жизни!

С течением времени интерес, с которым я ожидал предстоящего открытия, нисколько не уменьшился. Я всегда имел склонность к метафизике и любил парадоксы насчет времени и пространства, так что мне казалось вполне возможным, что Джибберн находится на пути к открытию такого эликсира, который бы обладал способностью ускорять все жизненные функции. Представьте себе человека, который бы постоянно употреблял это средство. Жизнь его была бы необыкновенно деятельна и полна интереса, хотя в одиннадцать лет он был бы уже взрослым, в двадцать пять — пожилым, а в тридцать уж находился бы на пути к старости. Мне казалось, что Джибберн по отношению к людям, которые бы стали принимать его эликсир, играл ту же роль, что и природа в отношении евреев и обитателей Востока, которые делаются взрослыми людьми между десятью и пятнадцатью годами и стареют в пятьдесят лет, но зато в это короткое время успевают передумать и переделать гораздо больше, чем мы во всю нашу жизнь. Меня всегда поражала таинственная сила лекарств. Вы можете довести человека до безумия, сделать его необыкновенно сильным, успокоить одну страсть и возбудить другую, и все это при помощи лекарств! Теперь же ко всем этим бесчисленным склянкам, употребляемым докторами, присоединилась новая чудесная возможность. Впрочем, Джибберн был слишком занят технической стороной дела, чтоб стать на мою точку зрения.

7-го или 8-го августа он сообщил мне состав, от которого зависел успех или неудача его предприятия, а 10-го он мне объявил, что новый эликсир уже готов. Я встретил его на Сандгэтском холме, по пути в Фолькстон, куда я шел, кажется, с целью постричься, увидел его бегущим ко мне навстречу. Он, вероятно, направлялся к моему дому, чтоб сообщить мне скорее о своем успехе. Мне помнится, что лицо его было возбуждено, а глаза сильно блестели, и я тогда же заметил необыкновенную живость его движений.

— Дело сделано! — воскликнул он, хватая меня за руку и говоря очень быстро. — Оно более чем сделано. Пойдемте ко мне и вы увидите.

— Правда?

— Правда! — прокричал он. — Невероятно! Идите и посмотрите.

— И что же, его действие вдвое сильнее?

— Больше, гораздо больше. Я сам не ожидал. Идите и посмотрите мою жидкость. Попробуйте ее! Трудно себе представить что-нибудь подобное!

Он схватил меня за руку и так быстро зашагал, что мне пришлось бежать, чтоб не отстать от него. Он громко кричал, поднимаясь со мной по холму.

Мимо нас проехал шарабан, переполненный народом, и все они, мне кажется, обернулись и стали смотреть на нас. Был один из тех ясных, жарких дней, которые так хорошо знакомы Фолькстону, когда краски необыкновенно ярки и все контуры особенно рельефны. Несмотря на легкий ветерок, мне было ужасно жарко, и я взмолился о пощаде.

— Неужто я иду слишком скоро? — воскликнул Джибберн, стараясь замедлить свой ход и все-таки идя скорым маршем.

— Я уверен, что вы отведали вашего нового элексира, — выговорил я с трудом, стараясь отдышаться.

— Нет, — отвечал он. — Разве только каплю оставшейся в кувшине воды, которой я смывал следы этого вещества. Вы знаете, что я попробовал его прошлой ночью, но ведь это уж старая история.

— И что же, он действует вдвое сильнее? — спросил я, с чувством облегчения приближаясь к дому.

— В тысячу, в несколько тысяч раз сильнее! — воскликнул Джибберн, сопровождая свои слова драматическим жестом и распахивая настежь резную дубовую дверь своего дома.