— Но… — Горшков запнулся, не решаясь продолжить.

— Но как же мое слово, хотели вы спросить, Георгий Георгиевич?

— Так точно. — Герой войны явно стушевался.

— Я обещал, что если они отпустят всех живыми, здоровыми и невредимыми. А судя по крикам графини и Георгия, там дело дошло до рукоприкладства. Поэтому…

Георгий кивнул, не желая продолжать неприятную мне тему.

— Я предлагаю голосование!

Тарасенко решительно рубанул воздух ладонью.

— Кто за то, чтобы отпустить бабу с мальцом, взять сто тысяч золотых рублей и покинуть Гатчину?

И тут Тимофей Кирпичников выстрелил. Пуля маузера отбросила тело графини Брасовой словно тряпичную куклу.

— Мамааа!

Георгий кинулся к телу матери. Подельники бросились на Кирпичникова. У него отобрали оружие и начали его в ярости избивать чем придется, а он лишь хрипел под ударами:

— Все… Теперь все повязаны… Кровью повязаны… Дураки… Какие же вы… Ненавижу!

Услышав выстрел и крик Георгия я, не колеблясь, мгновенно кинулся к двери. Вслед за мной по команде Горшкова бросились все остальные. Дверь распахнулась от удара и нашим взорам предстала чудовищная картина.

У стены лежала графиня Брасова и мальчик рыдал над ней. Толпа каких-то разнообразно одетых людей избивала кого-то. Я бросился к графине, но с первого же взгляда было понятно, что она мертва. Ее остекленевшие глаза смотрели на меня.

Опустившись на колени, я прикрыл ей глаза и прошептал:

— Прости. Прости за все…

Горшков оторвал мальчика от тела матери и куда-то его понес, что-то приговаривая. А я стоял на коленях и смотрел в лицо той, которую так любил мой прадед. Смотрел и чувствовал лишь горечь и пустоту. И вину. За все что я совершил и за все, что не смог сделать чтобы ее спасти.

Да, я планировал с ней развестись. И во имя государственных интересов и по личным причинам. Собирался. Но я не хотел ее гибели.

Я вдруг понял, что по щекам моим текут слезы. И это понимание словно отпустило какую-то внутреннюю пружину моего бешенства и я вскочив быстро зашагал к кучке отморозков, которые были повинны в смерти матери моего сына… да, именно так, моего сына теперь…

Увидев мои глаза матрос, который вел переговоры о деньгах, вдруг побелел как мел и запричитал:

— Ваше Императорское Величество! Не губите, Ваше Императорское Величество! Это он виноват! Мы собирались отпустить вашу семью! Без денег отпустить! Правда! Это он! Он! Он!

И упав на колени зарыдал:

— Не губите… Век бога молить буду… Отслужу… Христом Богом в том клянусь… Отслужу, только прикажите…

Остальные последовали его примеру и так же бухнулись на колени моля о пощаде. Лишь Тимофей Кирпичников с трудом поднялся с пола и крикнул мне в лицо:

— Ненавижу!

Я выстрелил в него из маузера и стрелял до тех пор, пока в пистолете не закончились патроны. Изрешеченное тело Кирпичникова рухнуло к подножью царского трона, а его подельники на коленях и четвереньках расползись в стороны, стараясь держаться подальше и от покойника и от меня.

Тяжело дыша, я оглядел унижающихся и размазывающих сопли по лицу революционеров, и приказал брезгливо:

— Под арест всех. Я с ними позже вдумчиво поговорю.

А затем добавил глядя на них:

— И живые позавидуют мертвым. Это я вам обещаю!

Развернулся и ушел искать сына.

— Но, Ваше Императорское Величество, мы же договаривались…

Я наградил их тяжелым взглядом и покачал головой.

— Нет, господа, я не склонен больше с вами торговаться.