– Что ты ищешь?

Голос мужа показался особенно ехидным. Из зеркала заднего вида требовательно таращилось на меня его всевидящее око. Другое таковым не являлось: вместе со второй половиной лица в зеркале не поместилось.

– Так и знал, что-нибудь да забудешь! – не дождавшись ответа, вынес он свое заключение.

– Жареного гуся! – ахнул Славка. – Теперь-то уж точно не нанюхаемся.

– Ну дайте же кто-нибудь что-нибудь от головной боли! – жалея себя до невозможности, выдавила я и увидела в зеркале сразу два глаза мужа. Оба встревоженные.

– Ириша, тебе плохо?

Странный вопрос, учитывая, что ответ заранее написан на моей честной, искривленной страданием физиономии.

– Алена, достань в аптечке анальгин и дай маме запить простой водой, без газа. Бутылка в сумке, которая разделяет ваше сиденье на две неравные части.

Я не стала говорить, что анальгин мне практически не помогает. И правильно сделала. Вскоре боль понемногу отступила, затаившись своими остатками в засаде, и заявляла о себе только слабыми всплесками, зато на каждом подходящем для этих целей ухабе.

Ощутимо начало темнеть. Лес по обеим сторонам дороги обрел некую жутковатость. Этакая застывшая темная масса на фоне синеющего безмолвия. И даже габаритные огни катившей впереди машины Кузнецовых казались чужими в этом мире зимнего молчания. Я закрыла глаза и вдруг явственно ощутила щемящую тоску по родному дому, пусть даже затопленному и тут же обезвоженному. Мысленно прошлась по кухне, погладила одиноких кошек, а на подходе к большой комнате вспомнила, что, покидая в суматохе сборов квартиру, оставила без исполнения Димкин наказ – закрыть в эту комнату дверь. Воображение безжалостно нарисовало картину полураспада искусственной новогодней елки, три дня назад старательно увешанной игрушками, конфетами и мандаринами так, что свободного места на ветках почти не осталось. Все это время наряженную красавицу старательно берегли от кошек, полностью перекрыв им доступ в комнату. Любимым занятием своры было сбивать, а то и нахально стаскивать с веток елочные игрушки, а учитывая тот факт, что елку не успели как следует закрепить… Я с ужасом видела, как ласковые и нежные домашние звери, пользуясь полной безнаказанностью, решили оторваться по полной программе и буквально строем ринулись к елке…

– Брысь!!! – заорала я что есть мочи, для убедительности со всей силы шарахнув кулаком по стене, фактически по спинке Димкиного сиденья. И невольно открыла глаза. От резкого торможения машина завиляла из стороны в сторону и в конечном итоге почти развернулась. В процессе этого дикого танца свет фар выхватывал быстро меняющиеся фрагменты жутковатых деревьев, белого снега, дороги. Под Аленкин отчаянный визг «Мама!!!» машина наконец замерла. Заикаясь, я напомнила дочери, что сижу рядом, но она, по-моему, совсем не обрадовалась. Ощутимо запахло жареным гусем. И семейным скандалом. Включив свет в салоне, все смотрели на меня, а я – на «пограничную» сумку, слетевшую вниз и вставшую на попа. Из нее, как из рога изобилия, вывалились все шедевры, коим следовало быть украшением праздничного стола.

– Г-гусь ул-летел… – печально сказала я только потому, что надо было что-то сказать. Груз тяжкой вины за содеянное, приправленный всеобщим молчанием, заставил меня втянуть голову в плечи. Хотелось уменьшиться до размеров того же гуся.

Молчание было прервано отчаянным стуком в стекло. Наташкина физиономия, почти прилипшая к окну, выдавала такую степень ужаса, что все, кроме меня, невольно приободрились. В конце концов все обошлось почти благополучно. И переднее стекло цело, благодаря ремням безопасности. И вся семья… Жаль, сумку с провиантом этими ремнями не пристегнули и не связали мне руки, предварительно заклеив рот лейкопластырем.