|
Тут, позабыв об аудитории, Тьютор посоветовал журналисту не совать нос в чужие дела и, гордо подняв голову, покинул столовую, волоча за собой оторвавшийся провод микрофона. Сэра Богдера телевизионщики пощадили. Ему разрешили свободно прогуливаться по новому двору и вволю рассуждать о прогрессивных и гуманных изменениях в Покерхаусе. Время от времени он останавливался и то устремлял дальнозоркий взор на стену библиотеки, рассуждая об эмоционально-интеллектуальном симбиозе как основе университетского образования, то, опустив глаза долу, адресовал крокусу речь о духовном очищении при половом акте, то возводил очи к дымовым трубам XV века и с похвалой отзывался о молодежи, не равнодушной к нуждам ближнего и готовой прийти на помощь страждущим. И правильно она делает, что порывает с отжившими традициями, которые… Он пустился рассуждать о благотворности лучших человеческих чувств и пришел к выводу, что экзамены пора отменить. Вообще молодежи он пропел настоящую осанну и призвал пожилых (старше тридцати пяти лет) не становиться на дороге юноши и девушки, чьи сердца и тела раскрыты… Тут сэр Богдер запнулся, и Каррингтон вернулся к вопросу о воспитании милосердия, каковое он считал самым ценным в университетском образовании. Ректор согласился. Да, конечно, сочувствие ближнему — основной признак развитого ума. Съемка завершилась, и он вернулся домой в уверенности, что закончил на нужной ноте. Каррингтон придерживался того же мнения. Журналист оставил операторов снимать геральдических зверей на главных воротах и увенчанную шипами стену колледжа, а сам отправился на Райдер-стрит и провел около часа, запершись наедине с Кухмистером.
— От вас требуется одно — прийти в Покерхаус и рассказать, как вы служили привратником. Кухмистер покачал головой. Каррингтон не отставал. — Мы снимем вас у ворот, снаружи, вы можете стоять на улице, а я попрошу вас ответить на несколько вопросов. Вам не придется заходить внутрь. Кухмистер уперся. — Или в Лондоне, или никак. — В Лондоне? — Я там уже лет тридцать не был. — Мы свозим вас в Лондон на денек, если настаиваете, но сниматься лучше в Кембридже. Хотите прямо здесь, у вас дома? — Каррингтон оглядел закоптелую кухоньку. Обстановка что надо: зрители будут рыдать от жалости. — Нет, не годится. Каррингтон шепотом обругал несговорчивого старикана. — Не хочу, чтоб в фильме. — Не хотите, чтоб в фильме? — Хочу живьем. — Живьем? — В студии, как в "Панораме". Мне всегда было охота посмотреть, как там, в студии. Все по-настоящему? — Отнюдь нет. Жара, здоровые кинокамеры… Вот и хорошо. Или живьем, или никак. — Ладно, — сдался Каррингтон. — Но сначала отрепетируем. Я буду задавать вопросы, а вы отвечать. Упрямство привратника раздосадовало Каррингтона. Но что делать? Без него каши не сваришь. Кухмистеру хочется в Лондон, Кухмистер по каким-то суеверным причинам не желает, "чтоб в фильме", придется ублажить его, обойтись кадрами дома старшего привратника на Райдер-стрит. Каррингтон вернулся в Покерхаус и собрал съемочную группу. Осталось последнее интервью — с генералом Кошкартом О'Трупом в Кофт-Касл.
Через неделю Кухмистер и Каррингтон вместе поехали в Лондон. В эту неделю Каррингтон потрудился на славу, он смонтировал фильм и усовершенствовал комментарий. Но тревога не покидала его. Что-то не так. Не с программой — ее он состряпает, — а с Кухмистером. После увольнения привратник как будто вырос, как будто у него появились собственные цели. Обиженный тон, которым он привлек внимание Каррингтона, сменился невозмутимостью и уверенностью. |
