Я все это рассказываю тебе, потому что ты, наверно, не очень представляешь, что и как было во времена моего детства, что и как делалось. Я говорю, жизнь безмерно изменилась с тех пор.

С Юркой мы подружились очень быстро. Он был компанейский парень, свой, легкий. «С юморком», как мы говорили тогда, и друг хороший. Из Польши он привез всякие штучки, которые приводили нас просто в восторг. Мало того, что он привез почти все альбомы «Битлов» — «Битлов» тогда и у нас можно было достать — но у него были и те пластинки, за которыми вся Москва гонялась и которые были фантастической редкостью, потому что это была «не та» музыка. «Роллинги», «Дип Перпл», «Лед Зеппелин» — сами названия групп звучали для нас как волшебные заклинания. В Польше их выпускали довольно большими тиражами, в отличие от нас, и не относились к ним как к «вредному и недопустимому». Помню, когда я в первый раз услышал «Зеппелинов», у меня заложило уши. Сейчас-то и не так грохочут, а тогда это казалось на пределе всех мыслимых и немыслимых децибел, просто убойной силы была музыка, и ритмы такие жесткие, что через какое-то время возникало ощущение, будто кто-то дергает тебя за ниточки, привязанные к твоим рукам и ногам.

Юрка и оказал на меня «вредное влияние» — за что, наверно, я всю жизнь буду ему благодарен. Дело было даже не в пластинках, не в «объемных» открытках, не в джинсах польского пошива, которые Юрка носил постоянно дело было в привкусе свободы, легком таком дуновении свежего воздуха, который улавливался за всем этим. Я разглядывал конверты альбомов — и мне тоже хотелось быть джинсатым и волосатым, как «Роллинги».

В то время хорошие джинсы в Москве можно было достать только в «Березках» — магазинах, торгующих на иностранную валюту — или у спекулянтов на «черном рынке», за бешеные деньги. Меньше семидесяти рублей джинсы в те годы не стоили. А так, и за сто зашкаливало. Мои родители — в смысле, наши с Женькой, моей сестрой и твоей тетей, родители — зарабатывали неплохо — но выложить семьдесят рублей за джинсы никак не могли.

Для чего не надо было никаких расходов — так это для отращивания длинных, «хиповых» волос. Я не стригся уже два месяца и достиг той стадии, когда в школе мне стали делать замечания — в те времена за длинные волосы наказывали очень сурово. Но мои волосы ещё не достигли «критической отметки» — не закрывали всю шею — поэтому меня не очень грызли. Правда, перед весенними каникулами предупредили:

— Болдин, — сказала мне завуч, — учти, если после каникул ты появишься со своими патлами — до уроков не допустим!

Но я отнесся к этому предупреждению довольно легкомысленно. Каникулы кончались в начале апреля, к двадцатому мая должен был завершиться учебный год, а там — три месяца летних каникул. Я рассчитывал, что к концу мая мои волосы ещё не станут вызывающе длинными, а там — три месяца летних каникул, и можно будет эти три месяца походить заросшим, наслаждаясь свободой и сходством с Джоном Ленноном и прочими великими рок-музыкантами, а к первому сентября, так уж и быть, постригусь, чтобы не нарываться на скандал в первый же день нового учебного года.

В общем, когда мы на весенние каникулы всей семьей поехали в Вильнюс, я и не думал стричься. В Вильнюсе мы собирались пробыть неделю, и жить у литовских друзей родителей.

Не буду рассказывать, как здорово мы провели время в Вильнюсе — это отдельная история. Вильнюс жил тогда намного свободней Москвы. Ну и не всегда это бурление свободы было приятным для нас… Неважно. Главное — что там мне наконец купили джинсы. Они, конечно, были литовского производства, сделанные в полулегальном цеху, насколько я сейчас понимаю, но это были джинсы — и все ярлыки и наклейки у них были на английском и воспроизводили почти в точности оформление настоящих «вранглеров».