Сегодня вечером он собрался сделать предложение Мерси Брюстер.

Последние пять лет произвели в молодом Джоне Мастере замечательную перемену. Оставшись красавцем, он вырос и ввысь и вширь. Он больше не считал себя никчемным. Визит бостонских родственников стал поворотным моментом. С утра, после унизительного случая с Кейт, он в первый и последний раз узрел отца по-настоящему взбешенным, и это пошло ему на пользу. Он был так потрясен, что постарался взять себя в руки. Полный новой решимости, он посвятил себя единственному делу, к которому как будто имел способности, и начал с небывалым усердием трудиться на благо семейного бизнеса.

Его отец Дирк был удивлен, но крайне доволен. Дарение вампумного пояса стало знаком доверия к сыну. Джон не свернул с избранного пути, добивался успеха за успехом и ныне уже прослыл состоявшимся купцом. Но он понимал, в чем его слабость. Он знал, что его ум расположен к лени, и ему пришлось умериться в выпивке. Однако он, не питая иллюзий насчет своих недостатков, добродушно принимал и чужие. К двадцати пяти годам Джон Мастер имел широкий и уравновешенный взгляд на человеческую природу.

Поговаривали даже о его политическом будущем. Но у него не лежала к этому душа, так как последние годы городской жизни тоже научили его многому.

После суда над Зенгером продажный губернатор Косби скончался, и в Нью-Йорке начались преобразования. Во власть пришли новые люди: мелкие торговцы, ремесленники, выходцы из народа. Могло показаться, что пошлый коррумпированный режим пал. Но ничуть не бывало. Никто не успел оглянуться, как большинство новичков сами погрязли в коррупции, обосновавшись в роскошных кабинетах, положив себе немалое жалованье и получив возможность обогащаться. Похоже было, что в Нью-Йорке, как и в Лондоне, укоренилась максима старого британского премьера: «Каждый человек имеет свою цену».

– Я буду зарабатывать как честный мошенник, – искренне заявил отцу Джон.

Вышагивая сегодняшним вечером с тростью, украшенной серебряным набалдашником, он выглядел респектабельным горожанином до мозга костей. С наступлением темноты на улицах было опасно, но он не боялся. Не многие разбойники рискнули бы напасть на него.

Что касалось негритянского заговора, то он не верил ни единому слову о нем. Он знал всех трактирщиков, а тот малый, которого обвинили, был среди них самым большим злодеем. Вполне возможно, что он что-нибудь и поджег да понабрал себе в шайку недовольных рабов и других темных личностей. Но ничему прочему Джон Мастер не верил. Проститутка скажет что угодно, если ей заплатить. А что до рабов, которые принялись называть имена, когда огонь начал лизать им пятки, то их показания не стоили ломаного гроша. Под пыткой тоже признаешься в чем угодно. Он видел, как городской рекордер жадно записывал выкрикиваемые имена, и испытал лишь отвращение. Всем был известен процесс над салемскими ведьмами в Массачусетсе, состоявшийся в прошлом веке. По его мнению, здесь творилось нечто подобное – бесконечная череда обвинений, казней и трагического абсурда. Он только надеялся, что скоро все закончится.

Слава богу, сегодня он мог подумать о более приятных вещах.

– На квакерской дочке? Да ты в своем ли уме? Во имя Господа, почему?

Мать же пришла в великое сомнение:

– Не думаю, Джонни, что вы будете счастливы.

Но Джон Мастер знал, что делает, а его родители ошибались. Глубоко ошибались.

– Вообще-то, она не квакерша, – возразил он.

Он полагал, что она была таковой, когда они познакомились. В конце концов, ее семья недавно прибыла из Филадельфии, и Мерси обращалась к людям высокопарно-архаически: «thee» и «thou». Но он быстро выяснил, что ее отец, хотя и состоял в квакерах, был исключен из общины за то, что женился на англиканке.