Вернувшись в Кембридж, он подготовил свой первый курс в качестве лукасовского профессора – лекции по оптике. Перед этим он говорил Коллинзу, что намерен продолжать с того места, на котором остановился Барроу перед своим уходом, однако тут он явно поскромничал. В январе 1670 года он объявил аудитории (тем студентам, которые все-таки собрались его послушать): «Я полагаю, что будет вполне допустимым, если я подвергну принципы этой науки более строгому исследованию и присовокуплю то, что я сам открыл по данному предмету, установив, что эти сведения отвечают результатам многообразных опытов». Иными словами, он планировал открыть своим слушателям природу света, которую обнаружил в ходе экспериментов с призмами. Белый свет, заявлял Ньютон, состоит из бесчисленного множества цветов, каждый из которых характеризуется своим углом преломления. Пожалуй, мало кто из кембриджских лекторов столь тщательно готовился к занятиям. Однако на студентов, посещавших его лекции (если такие студенты вообще имелись), сообщаемые им сведения не произвели особого впечатления: во всяком случае, никто из них, похоже, не оставил никаких записей по этому поводу.

Вряд ли его особенно заботило отсутствие интереса с их стороны. Когда Коллинз написал ему из Лондона, прося дать разрешение на публикацию некоторых его математических расчетов, Ньютон согласился на это предложение «при условии, чтобы имя мое при этом нигде упомянуто не было, ибо я никак не желал бы публичной оценки и не умел бы с нею справиться, если бы паче чаяния ее приобрел. Она, по всему вероятию, лишь расширит круг моих знакомств, а этого я всеми силами намерен избегнуть». Вот вам явное свидетельство того, что этот человек сознательно поместил себя в кокон уединения и лелеял свое одиночество – оно служило ему чем-то вроде панциря, под защитой которого он мог прятаться, как черепаха. Ньютон постоянно отказывался от сотрудничества с другими и испытывал затруднения, излагая самые глубокие свои мысли: все это являлось неотъемлемой чертой его натуры. Возможно, позже мы воскликнем вслед за графиней из шекспировской пьесы «Все хорошо, что хорошо кончается»: «Я поняла уединенья тайну».

Весной следующего года, вернувшись в Вулсторп, он продолжал переписываться с Джоном Коллинзом, который, судя по всему, старался, чтобы Ньютон не утратил интереса к математике. Так, он просил Ньютона подготовить публикацию одного латинского учебника по алгебре, а кроме того, время от времени посылал ему книги, которые считал интересными или важными. Отправив Ньютону De Motionibus Джованни Борелли, он получил резкую отповедь. Ньютон просил его больше не присылать никаких изданий, «ибо вы окажете мне большую услугу, если станете сообщать мне в своих посланиях лишь названия наилучших книг, какие выходят». Он не хотел ни перед кем быть в долгу.

При этом он продолжал свои математические исследования. Так, он написал трактат «Метод производных и бесконечные ряды», где вводил понятие бесконечно малых, или «неопределенных», членов уравнения. До этого он написал статью о силах вращения, теперь же начал работать над трактатом под названием De Gravitatione et Aequipondio Fluidorum. Но даже в рассуждениях о механике жидкостей Ньютон упорно подчеркивает постоянное присутствие Бога в материальном мире и Его постоянное вмешательство в этот мир. Особое внимание Ньютона к этим вопросам, которые он позже затронул в «Началах», в чем-то сродни его интересу к алхимии и теологии.