Виктория Абзалова. О черном маге замолвите словоО черных и белых твердынях – 2
Пройди свой путь! Он ведь один и с него не свернуть, Пусть не знаешь зачем, и не знаешь куда Ты идёшь. Пройди свой путь! Ты не сумеешь назад всё вернуть, И не знаешь пока, что в конце тупика Ты найдёшь!
Часть 1
Что может быть страшнее агонии… Особенно, когда умирает ребенок. «Алэ?» И что тут можно сделать: вместо ребер крошево, легкие в лоскуты… «Алэ!» Признанные целители этим местом брезгуют. А он всего лишь врач и не умеет излечивать мановением руки. «Алэ…» Безнадежно. Хирург отшвырнул бесполезный инструмент и вышел. Совсем — подставив запрокинутое лицо снежной мороси, сыплющейся со смурного неба. — Доктор Фейт… — робкий голос за спиной. — Готовь следующего, Ника. Кого там я говорил… Возвращаясь обратно, в коридоре наткнулся на санитарку и сорвал с нее грязный передник, посоветовав вымыть им пол и постарательнее, чем обычно. И вымыться самой хотя бы раз в жизни. По больнице понеслось невидимое: гневен. Торопясь, пока он был занят, служители торопливо подставляли, поправляли, подчищали даже то, где и так был порядок. Пьяненький со вчерашнего дня сторож срочно протрезвлялся всеми известными способами. Вечно непросыхающий доктор Ламберт еще соображал достаточно, что бы спрятаться в кладовке, надеясь, что всевидящее око дотуда не доберется. Кухарка вернула в котел с супом два из трех стащенных кусков мяса, и даже кормившиеся у помойки собаки подобрались, отряхнулись, а деловито шуршавшие крысы предпочли убраться подальше. Только доктор Альц не прервал своих развлечений с аппетитной девицей свободного поведения, которую сам же и лечил от целого букета дурных болезней. Он работал недавно и еще не понял весь ужас того, что вкладывалось в это краткое и емкое «гневен». О нет, доктор Фейт не буйствовал, не кричал, не брызгал слюной. Он даже голос не повышал. Но под его всеведущим взглядом, пронзающим душу насквозь, расчленяющим на мелкие мерзкие кусочки — становилось просто страшно. Хотелось убежать и спрятаться, исчезнуть насовсем. Под этим взглядом замирали испуганным сусликом, каменели, будучи в силах только выпучивать глаза и кивать. Отнимался язык, начинали трястись руки. Или наоборот прекращали, и хмель вылетал из головы за секунду. Доктор Фейт в своем тихом гневе был страшен! По больнице пронеслось настоящее торнадо, и затихло. Только в грозовой тишине раздавалось: — Опять спирт доливали водой! Уж если вылакали часть, не портите остального… А здесь сколько еще будет вонять дерьмом?! Почему окно до сих пор не вставили? Вас Альц, что бы месяц в больнице не было!! Заразу только разносить! Собак накормить и вывести со двора, кто опять пустил? Забор? Заделать немедленно! Помои почему не вынесены? А белье почему не прокипятили опять? И гробовщик опять не приезжал? Другого позовите! Мертвецкая и так переполнена… Кто отраву от крыс на окне оставил? Еще сожрет кто-нибудь! Или вынюхает… Ламберт, спать следует в своей постели, а не на работе! В суп был возвращен и третий кусок мяса, посудомойка положила на место целую булку.
Отошел он только в Библиотеке, грустно спрашивая себя, почему он так и не научился — нет, не владеть собой. Это он умел великолепно. Но не замечать или, по крайней мере, относится ко всему равнодушно. Почему и доброе и злое до сих пор вызывают в нем такой яростный отклик, который трудно заподозрить по всегда необычайно сдержанным манерам. Доктор Фейт невесело усмехнулся себе и погрузился в чтение. Запах библиотеки успокаивал. Этот запах не спутаешь ни с каким другим: запах клея, чернил, пыли на переплетах, сырости немножко… Запах тлена. |
