Но потом дорога опять пошла в гору, и заночевали мы под соснами у гребня еще одного хребта, опять все вповалку, тем более, что ночь была еще холоднее, чем вчерашняя. С утра Тепин что-то сказала, и Местли перевела – до Санта-Лусии оставалось не более шести испанских миль – чуть более восьми тысяч метров. Причем все эти мили – спуск, то есть понадобится намного меньше сил, зато, конечно, нужно будет идти поосторожнее.

Не успел я об этом подумать, как вдруг услышал, как шедшая передо мной Патли вскрикнула и села. Я ощупал её правую ногу – так и есть, подвернула щиколотку и идти больше не сможет. Она сразу запричитала, что, мол, оставьте меня здесь. Я грозно посмотрел на нее и сказал Местли:

– Может быть, сходишь в Санта-Лусию и скажешь, что мы здесь?

– Мне не поверят, все-таки я индианка. Лучше, может, ты пойдешь? А мы подождем.

– Я не знаю дорогу.

– Верно. Да и, скорее всего, попадешь в засаду, если люди Антонио уже здесь.

– Тогда сделаем так…

Я отдал свою и ее сумки Шочитль и Местли, а Патли взял на закорки. Конечно, ее смогла бы нести и Тепин, но не с раненым же плечом. И мы – очень медленно – продолжили спуск и подошли к северной оконечности Санта-Лусии лишь пополудни. Ho не успели мы выйти на дорогу, как услышали автоматную очередь.

2. Buenos días, Señor Porosuco!

Я ссадил бедную Патли (и удостоился поцелуя в щёку), шепнул, чтобы все оставались здесь, в лесу, и указал на высокую траву; девушки все поняли и легли плашмя. Впрочем, бедную Тепин можно было при желании разглядеть, все-таки она была впечатляющих размеров. Тем временем, прозвучали еще два выстрела, уже, судя по всему, из аркебузы, и еще одна очередь.

Пригибаясь, как меня когда-то учили во время курса молодого бойца, я придвинулся к кромке леса. Чуть выше домика охраны я увидел улетающую на всех парах черную карету – и Кирюшу с окровавленным лицом, с «калашом», направленным вниз, по склону. Рядом с ним, двое мексиканцев, в одном из которых я узнал своего старого друга Хайме, стоя на одном колене, перезаряжали аркебузы.

Кирюша вдруг, судя по всему, сообразил, что бездонные магазины у автоматов бывают только в голливудских фильмах, которых, впрочем, тоже еще нет, и побежал к лесу, пытаясь на бегу заменить рожок (что у него, увы, абсолютно не получалось). И как раз вовремя – очередь снизу уже скосила как Хайме, так и его неизвестного напарника.

Как только он вбежал в лес, я врезался в него так, как нас учили при игре в американский футбол, причем настолько удачно, что он ударился об огромное «фиолетовое дерево» и выронил автомат. Я дал ему под дых, развернул его, и заехал его головой в ствол дерева. Он обмяк и закатил глаза.

Ко мне бежали уже двое «идальго», один с калашом, один с М-1, и пять испанцев. Один из «идальго», Саша Ахтырцев, наставил на меня калаш и вдруг закричал:

– Лёха! Живой!

И вот ребята уже подбежали ко мне. Сеньора Поросуко связали, после чего брызнули ему в лицо водой из чьей-то фляги. Он открыл глаза, увидел, что проиграл, и закричал:

– Ребята, не надо, я свой!

За что и получил от Саши, причем, в отличие от меня, качественно. Кстати, кровь там, куда попала вода, сошла, и под ней оказалась белая и нетронутая кожа, кроме того места, где я ударил его лицом о ствол дерева.