Затем меня вновь долго и упорно мыли, после чего отвели в комнату, где стояли кровать и стол с табуретками. Меня усадили на одну из них и накормили тертыми бобами, а также чем-то, завернутым в кукурузные листья, в котором я с удивлением узнал некий предок известных любому путешественнику по Мексике тамале. Запивал я все это какой-то кисло-сладкой алкогольной жидкостью.

– Пульке, – сказала Местли.

Про него я только слышал, но никогда не пробовал – это было пиво из агавы. Именно из него делают мескаль и текилу – для последней необходима голубая агава из региона города Текилы, и, понятно, она должна быть произведена именно там. Впрочем, изобретут и то, и другое еще нескоро. Само пульке мне сначала не понравилось, потом я вдруг понял, что оно очень даже недурственно, а я уже пьян.

После обеда, мне показали, где туалет типа сортир (в небольшом закутке, и с настоящей дверью – ацтеки и прочие местные народы очень ценили гигиену и чистоту, чем выгодно отличались от испанцев). Еще мне поставили большой кувшин с водой, положили меня на кровать – испанскую, и хоть тюфяк был соломенным, но на нем лежало что-то типа простыни из сплетенных стеблей тростника.

– Видишь, русо, мы с тобой очень неплохо обходимся. Твоя очередь сделать и нам приятное. Иначе ты окажешься там, где ты уже был.

И вдруг она перевернула меня на спину и уселась на меня в позе всадницы – и мне ничего не осталось, как подчиниться. Не скажу, чтобы это не было физически приятно – но я никак не хотел изменять Лизе, а тот факт, что у меня не было выбора, ничуть не помог загладить внезапно возникшее чувство вины. А девушка оказалась изобретательной – и я волей-неволей сделал все, чтобы ее удовлетворить.

Потом она соскочила с кровати и сказала:

– Да, ты не испанец. Эти свиньи только делают больно, и никогда не заботятся об удовольствии женщины, только о своем. А у тебя наоборот.

После этого, мне пришлось повторить то же с Шочитль. К счастью, Патли на мои услуги не претендовала, ведь сил у меня почти не оставалось. Да и чувствовал я себя мерзко, даже не потому, что я стал жертвой принуждения, но, самое главное, я, хоть и против собственного желания, нарушил обет верности.

Одно обрадовало – отношение девушек ко мне резко поменялось. Я уже не был презренным белым оккупантом – меня впервые спросили, как меня зовут.

– Алесео, – сказал я.

– Алесео, – повторила Шочитль. – Надеюсь, что тебя выкупят. Ты женат?

– Да, – ответил я. – Мне очень нравилось бы заниматься подобными делами со столь прекрасными дамами, но, увы, я предпочел бы этого не делать – у нас так не полагается, если у тебя есть законная супруга.

– Не будь с тобой так хорошо, мы оставили бы тебя в покое. Но ничего, вернешься к жене и будешь всецело принадлежать ей, а нам останутся лишь воспоминания о тебе. Алесео, а все русские такие?

– Не все, конечно, но очень многие, – сказал я.

– Может, уйти с тобой к русским? – мечтательно сказала Местли и вдруг, увидев, как на нее смотрит Тепин, посуровела. Похоже, Тепин, хоть и не знала испанского, догадалась о возможном направлении разговора.

Девушки покинули меня и вернулись только через два часа, поставив мне тарелку с кашей из какого-то зерна, которое они именовали «чиа», запеченной тыквой, и печеной куропаткой, которая оказалась необыкновенно вкусной – намного лучше, чем у дона Висенте или падре Лопе.