- А? Не слышу.
Внезапно она возникла за его спиной.
- Где у тебя записан телефон Кипсов? - осведомилась она, хотя обоим был известен ответ.
Говард молчал.
- Ах, да, конечно, - сказала Кики, - он записан в ежедневнике, том самом ежедневнике, забытом в Мичигане на знаменитой конференции, на которой тебе было недосуг думать о таких пустяках, так жена и дети.
- Давай не сейчас, а? - попросил Говард. У виновного одна возможность - умолять об отсрочке приговора.
- И так всегда, Говард. Что бы ни случилось - расхлебывать мне, мне отвечать за твои поступки, и…
Говард шарахнул кулаком по холодильнику.
- Прошу, не надо. Дверца отскочила, она и так уже… Все разморозится, закрой плотнее, плотнее, еще… Ну, хорошо: это печально. Печально, если так все оно и есть, но как раз этого мы пока не знаем. Сейчас имеет смысл без суеты, потихоньку выяснить, что за чепуха там творится. Давай успокоимся и поговорим - например, когда мы… Когда приедет Джером и нам в принципе будет, о чем говорить. Согласен?
- Хватит ссориться, - тихонько буркнул, а затем громко воззвал Леви из дальнего угла кухни.
- Мы не ссоримся, дорогуша, - сказала Кики и наклонилась вперед.
Она нагнула голову и размотала широкий огненно- красный платок. Две ее толстые тугие косы спускались до попы, как бараньи рога, если те раскрутить. На ощупь выровняв концы платка, Кики запрокинула голову и дважды обмотала ткань, завязав ее на прежний манер, только туже. После этого Кики оперлась о стол и повернулась к детям подтянутым, непререкаемым лицом.
- Все, спектакль окончен. Зур, в горшке возле кактуса было несколько долларов. Дай их Леви. Если там ничего нет, одолжи ему из своих, я потом верну. У меня в этом месяце туговато с финансами. Хорошо. Иди и учись. Чему-нибудь. Чему угодно.
Когда через несколько минут за детьми закрылась дверь, Кики повернулась к мужу с выражением, в котором только он мог прочесть каждую строку и каждую сноску. Говард беспричинно улыбнулся. Ответной улыбки не последовало. Говард посерьезнел. Случись сейчас схватка, даже идиот не поставил бы на него. Нынешняя Кики (которую однажды, двадцать восемь лет назад, в первый день в их первом доме, Говард перекинул через плечо, словно легкий скатанный ковер, чтобы потом положить и самому лечь сверху) весила верных сто тринадцать килограммов и выглядела на двадцать лет моложе него. Женщины ее этнической принадлежности почти избавлены от морщин, а у Кики, благодаря набранному весу, кожа вообще была поразительно гладкой и упругой. В пятьдесят два года у жены сохранилось совершенно девичье лицо. Красивое лицо норовистой девчонки.
Она метнулась назад в кухню и так стремительно пронеслась мимо, что он рухнул в стоявшее поблизости кресло-качалку. Подлетев к столу, она стала яростно набивать сумку совершенно не нужными на работе предметами. Заговорила, глядя в сторону:
- Знаешь, что меня поражает? То, что один и тот же человек в чем-то профессор профессором, а в чем-то - дремучий кретин! Посмотри «Азбуку для родителей», Гови. Ты узнаешь, что подобные действия приводят к абсолютно противоположному результату. Абсолютно противоположному.
- Но, черт возьми, - задумчиво сказал Говард из кресла-качалки, - все всегда и происходит совершенно не так, как мне хочется, а наоборот.
Кики застыла на месте.
- Ну да. Ты у нас вечно ущемлен. Твоя жизнь - разгул потерь.
Это был намек на недавнее кошмарное происшествие. Предложение распахнуть в их супружеском особняке дверь в прихожую страданий. Предложение было отклонено. И Кики приступила к решению привычной задачки - как разместить маленький рюкзачок посередине широченной спины.
Говард встал и благопристойно запахнул банный халат.
- У нас есть хотя бы их адрес? - спросил он. -• Домашний адрес?
Словно ярмарочный умелец читать мысли, Кики сжала виски и медленно заговорила. |