|
Каэтано показал ей до крови сорванные ногти. — Перелез через стену, — выдохнул он. Мария Анхела не шевельнулась. — Зачем? — сказала она. — Чтобы тебя повидать. Он не знал, о чем говорить: голос срывался, руки тряслись. — Уходи, — сказала Мария Анхела. Он пару раз мотнул головой, боясь, что не сможет произнести ни слова. — Уходи, — повторила она. — Или я закричу. Он подошел так близко, что ощутил ее дыхание. — Хоть убей — не уйду, — сказал он. И вдруг страха как не бывало, голос окреп и зазвучал очень строго: — Если хочешь кричать — кричи. Она закусила губы. Каэтано сел на кровать и подробно рассказал ей о покаянии и наказании, умолчав о причинах беды. Она поняла больше, чем он смог сказать. Посмотрела на него в упор и спросила, почему он без повязки на глазу. — Уже не нужна, — ответил он, вздохнув свободнее. — Я закрываю глаза и вижу только реку золотых волос. Он ушел через два часа, ушел счастливым, потому что Мария Анхела разрешила ему прийти снова, при условии, что он принесет ей с улицы любимые сладости. На следующую ночь он пришел так рано, что монастырь еще не успел затихнуть, а она при лампадке сидела за вязаньем для Мартины. На третью ночь он принес масло и фитили для лампады. На четвертую ночь, в субботу, он часа два помогал ей избавляться от вшей, которые опять расплодились в нездоровых условиях заточения. При виде чистых расчесанных волос его снова прошиб студеный пот желания. Он прилег рядом с Марией Анхелой, хватая ртом воздух. На расстоянии ладони от своего лица увидел ее прозрачные голубые глаза. Оба пришли в замешательство. Молясь про себя от страха, он выдержал ее взгляд. Она отважилась пробормотать: — Сколько тебе лет? — В марте исполнилось тридцать шесть. Она внимательно посмотрела на него. — Старичок, — сказала она с легким смешком. Разглядев морщинки на лбу, добавила со всей непосредственностью своего возраста: — Старый старичок. Он благодушно усмехнулся. Мария Анхела спросила, откуда у него эта белая прядь над лбом. — Просто отметина, — сказал он. — Плохо стригли, — сказала она. — Родимая метка, — возразил он. — У моей мамы была такая же. Каэтано не мог оторвать от нее глаз, но это ее не злило. Глубоко вздохнув, он продекламировал: — «Сокровище мое, душа моя, не к снастью я нашел тебя». Она не поняла. — Это слова из поэзии деда моих прадедов, — пояснил он. — Дед написал три эклоги, две элегии, пять песен и сорок сонетов. И все это посвятил одной португалке, даме без особых достоинств, которая так и не стала его женой, потому что, во-первых, он уже был женат, а потом она вышла за другого и умерла раньше деда. — Он тоже был монахом? — Солдатом, — сказал он. Наверное, что-то дрогнуло в сердце Марии Анхелы, — она пожелала услышать стих еще раз. И он прочитал звучным и чистым голосом все, до последнего, сорок сонетов кабальеро любви и шпаги, дона Гарсиласо де ла Веги, погибшего в расцвете сил в жестоком сражении. Закончив чтение, Каэтано взял руку Марии Анхелы и положил себе на сердце. |
