По всему этому очевидно, что мы здѣсь будемъ говорить почти только о языкѣ или наречіяхъ простаго народа, который, по косности своей, всегда и вездѣ удерживаетъ болѣе кореннаго и самобытнаго, а по невѣжеству въ дѣлѣ ученаго языковѣденія, не умничаетъ, не искажаетъ языка, какъ мы, у которыхъ въ этомъ отношеніи умъ за разумъ зашелъ и природное чутье утрачено. Отъ этого составляемыя народомъ безсознательно реченія мѣтки, вѣрны и правильны; составляемыя же нами, напротивъ, вялы, пошлы и ошибочны.

Трудно рѣшить положительно, что́ называется языкомъ, что́ наречіемъ, а что́ говоромъ. Наречіемъ называютъ обычно языкъ не довольно самостоятельный, и притомъ столь близкій къ другому, что, не нуждаясь ни въ своей особенной граматикѣ, ниже въ словарѣ, можетъ быть хорошо понимаемъ тѣмъ, кто знаетъ первый. Называютъ также наречіемъ, болѣе въ политическомъ смыслѣ, областной, мѣстный говоръ небольшой страны, также языкъ мѣстный, искаженный, какъ полагаютъ, отшатнувшійся отъ кореннаго языка, родившійся отъ смѣси двухъ и болѣе языковъ. Вообще языкъ, которымъ говоритъ большинство, а тѣмъ болѣе сословіе образованное, языкъ письменный, принимается за образцовый, а всѣ уклоненія его за наречія. Спорить противу общаго закона господства просвѣщенія нельзя; но господство того либо другаго наречія надъ прочими — дѣло случайное, и всѣ они равно искажены и равно правильны. Возьми у насъ въ былое время Новгородъ, Псковъ или Суздаль перевѣсъ надъ Москвою, и нынѣшній московскій языкъ слылъ бы мѣстнымъ наречіемъ. Поэтому не было бы повода почитать московское наречіе болѣе чистымъ и правильнымъ, чѣмъ мало- или бѣлоруское, если бы это наречіе не обратилось въ языкъ правительства, письмености и просвѣщенія.

За самостоятельный, по развитію и обращенію, языкъ должно признать тотъ, у котораго есть своя граматнка и письменость; за наречіе — незначительное уклоненіе отъ него, безъ своей граматики и письмености; говоръ — еще менѣе значительное уклоненіе, относящееся болѣе къ особеностямъ произношенія и напѣву, по пословицѣ: что городъ, то норовъ, что деревня, то обычай, что дворъ, то говоръ.

Выраженія: молвь и речь могутъ служить для обозначенія поднаречій: молвь отвѣчаетъ болѣе подчиненному понятію наречія, а речь ближе относится къ говору.

Человѣкъ не можетъ писать одинаково хорошо или ровно на двухъ языкахъ: на это оконченной и ограниченной природы его недостанетъ. Нѣтъ мысли, нѣтъ думы, нѣтъ понятія безъ словъ, плотская природа наша не даетъ духовному началу въ насъ никакой власти безъ словесной речи. А на какомъ языкѣ я мыслю, на томъ только я и могу писать; иначе это будетъ не подлиникъ, а переводъ. Вотъ почему всѣ мы дурно пишемъ по-руски: способности наши смолоду угнетены изученіемъ иностранныхъ языковъ; насъ заставляютъ говорить на нихъ отъ колыбели; мы читаемъ болѣе книгъ иностранныхъ — за что, конечно, пенять на насъ нельзя, но такимъ образомъ, отставъ отъ одного берега и не приставъ къ другому, мы незамѣтно пригнетаемъ умственыя способности свои и дѣлаемся тупѣе, не будучи всилахъ ни ясно выразиться, ни ясно мыслить.

Обращаюсь теперь къ самому распредѣленію наречій.

На распутіи промежъ Ростова, Новагорода, Твери, Владиміра, Суздаля, Рязани, Курска, Смоленска и другихъ городовъ, на рѣчкѣ, носившей чудское названіе «мягкой воды», основалась Москва, на два-девяносто верстъ отъ ближайшихъ къ ней древнихъ столицъ, и она же соединила ихъ подъ свою державу. На этомъ общемъ распутіи столкнулись наречія или говоры четырехъ странъ, и тутъ образовался свой говоръ, принятый нынѣ какъ образцовый, хотя даже и москвичи не остались безъ присловія: «Съ Масквы, съ паса́да, съ авашно́ва ряда», потому что речь ихъ болѣе приближается къ а́канъю.

1. Итакъ, первымъ наречіемъ великорускимъ будетъ у насъ московское, самое малое по занимаемой имъ мѣстности, самое обширное по распространенію своему на всю Русь. Московскимъ наречіемъ говоритъ самая небольшая часть народа, почти только въ стѣнахъ Москвы; но это языкъ письменный и правительственый, и языкъ высшаго, а отчасти и средняго сословія, языкъ всѣхъ образованныхъ рускихъ, московскаго дворянства и купечества.