— Вместе посидели. Я угощал — оба оказались не дураки выпить, тем более за чужой счет, а потом пошло-поехало. Борисов остался должен мне где-то полторы тысячи, Кузьмин — чуть поменьше.

— Деньги, что ж, неплохая основа для будущей вербовки, — констатировал Гопф-Гойер.

— Можно вопрос, Генрих? — оживился Рудель.

— Конечно, Мартин.

Петр напрягся под пристальным взглядом оберлейтенанта, интуитивно почувствовав исходящую от него опасность. И не ошибся. Рудель не испытывал тех восторгов, что переполняли Самутина, и, сохраняя надменный тон, спросил:

— Господин Петренко, не могла ли ваша щедрость вызвать подозрений у Борисова и Кузьмина?

— И привлечь внимание контрразведки? — присоединился к нему Райхдихт.

— Полагаю, нет. В противном случае я бы здесь не сидел, — решительно заявил Петр.

Ответ, похоже, не удовлетворил Руделя; последовал следующий вопрос:

— На чем основана такая ваша уверенность?

— На хорошей легенде: офицер службы тыла, занимающийся заготовками, — лучше не придумать. Это позволяло свободно передвигаться по прифронтовой полосе, легко знакомиться, а лишняя копейка в кармане развязывала язык даже немому. У нас, извините, у них в России, на халяву выпить и пожрать любят и сапожник, и начальник, — и, повернувшись к Самутину, Петр не преминул отметить того. — Особо я благодарен Петру Алексеевичу; изготовленные им документы выдержали все проверки.

— Я что, делаю все, что в моих силах, — пробормотал Самутин и бросил взгляд на Гопф-Гойера.

Тот благосклонно кивнул головой и вернулся к началу разговора:

— Господин Петренко, как вы можете охарактеризовать ваши отношения с Борисовым и Кузьминым?

— Дружескими их не назовешь, но товарищескими — можно, — пояснил Петр.

— Кто из них более уязвим в вербовочном плане?

— Пожалуй, Борисов. Любит выпить и потащиться за юбкой.

— Как он относится к советской власти?

— Себя любит больше, чем ее.

— Это хорошо, — заключил Гопф-Гойер и, обращаясь, к присутствующим, спросил: — Есть еще вопросы, господа?

Вопросов не последовало. Гопф-Гойер поднялся с кресла, прошел к сейфу, достал сто марок и объявил:

— Господин Гальченко, вы заслужили эту награду! Верю и надеюсь — она не последняя!

Петр подскочил из кресла и, щелкнув каблуками, гаркнул:

— Служу великой Германии и ее фюреру!

Гитлеровцы тоже поднялись и дружно вскинули руки в фашистском приветствии. Завершая встречу, Гопф-Гойер, похлопал Петра по плечу и барственно заметил:

— Город и дамы в вашем распоряжении. Господин Самутин, позаботьтесь.

— Непременно, — заверил тот.

— В таком случае вы и господин Петренко свободны, — отпустил их Гопф-Гойер.

Покинув кабинет, Петр, пользуясь благодушным настроением Самутина, поинтересовался:

— Ну как, Петр Алексеевич, какие у меня перспективы?

— Все по уму. Молодец, лишнего ничего не брякнул. Мы с тобой еще не такие дела сварганим! — ликовал Самутин; еще бы — его протеже произвел самое благоприятное впечатление на начальство.

Для Петра такой настрой фашистского холуя был важен. Во многом со слов Самутина у Гопф-Гойера и остальных гитлеровцев формировалось мнение о нем, поэтому вовсе не лишним было поделиться наградой. Он достал из кармана деньги. Алчный огонек, вспыхнувший в глазах Самутина, подсказал, что мелочиться не стоит. Не считая, Петр щедрой рукой отвалил половину и предложил:

— Вот возьми, Алексеич.