До нее — верст восемьдесят. Если там не остановимся, то в Узловой. Еще пятнадцать верст накиньте…
Но ждать остановки не пришлось. По крыше теплушки затопали чьи-то ноги. Глеб-старший вскочил и выхватил маузер. Повскакали и бойцы. Все настороженно уставились в потолок. В крышу кто-то постучал каблуком, и раздался приглушенный голос:
— Откройте личному гонцу наркома продовольствия!
Глеб-старший отодвинул дверь. Сверху на веревке спустились два котелка. Запахло вкусной кашей. Радостные голоса приветствовали появление котелков. А кашевар крикнул с крыши:
— Левый котелок — Глеб Глебычу! Хлеб ему с походом — за смекалку.
Глебка радостно потянулся за котелком, но отец перехватил его руку и сам принял обе порции. В правом котелке на густой каше лежал кусок хлеба, в левом — два.
Никогда еще Глебка не видел отца таким разгневанным. Глеб-старший вынул из кармана платок, завернул в него кусок хлеба из левого котелка, привязал платок к веревке и крикнул:
— Еще раз… — голос у него сорвался от внутреннего негодования, и он глухо закончил: — Еще раз — и судить буду тебя и твоего наркома!
Веревка испуганно дернулась, и платок с куском хлеба исчез. С крыши долетели поспешные удаляющиеся шаги.
— Ешьте! — произнес комиссар и подал правый котелок ближайшему бойцу, а левый — Глебке. — Ешь! — уже мягче повторил отец и добавил: — В Петрограде смекалистыми ребятами хоть пруд пруди! А добавки они ни от кого не получают…
Бойцы молча оценили и одобрили поступок комиссара, но в средней теплушке разгорелась шумная перепалка.
Когда кашевар рассказал, что произошло с Глебкиной порцией, Митрич разъярился.
— Супостат вислоухий! — выругал он кашевара. — Все из-за тебя, губошлепа! В том куске нет полной нормы!
— Ты бы меньше трясся, скряга! — ответил кашевар. — Пожалел — вот оно колом и обернулось!
— Шипел тут под руку: «Дай с походом, дай с походом!» — выкрикнул с отчаяньем Митрич, и усы у него стали дыбом, как иголки у ежа. — А вышло — обокрали парня!
— Следующий раз добавишь! — предложил расстроенный кашевар.
— А сколько? — со свистом спросил Митрич. — Ты знаешь, сколько я недодал?
Кашевар зло сплюнул:
— Ну и дотошливый ты, дьявол!…
Глеб-старший ел последним. Бойцы уже до дна очистили котелки. Глебка даже пальцем проехался по стенкам и слизал оставшиеся крупинки. На отца он не сердился — понимал, что тот поступил правильно. Норма есть норма. Единая для всех. Один лишь вопрос не мог решить Глебка: когда в Питере увеличат эту норму? Может быть, там уже едят больше?
— Батя! — спросил он, отставляя чистый котелок в сторону. — А что если в Питере паек прибавили?
Глеб-старший посмотрел на сына.
— Что, не наелся?
— Нет, я просто так!
— Вижу!…
Отец взглянул на тугие мешки, громоздившиеся до самой крыши вагона, и сказал с горечью:
— Прибавили, говоришь… А откуда? Хлеб на Невском не растет! Манная с неба тоже не падает… Потому и нужны продотряды. Много их! Ездят они по глубинным районам России, и одна у них задача — держать хлебный фронт революции!… Мы приедем — привезем малость, другие, третьи… Тогда, может, и прибавят!… А пока — крепись, Глеб Глебыч! Про ремень не забывай! Он хорошо заменяет и хлеб, и масло. Затянись потуже!; Сейчас все большевики новые дырки в ремнях сверлят! В голод — это первое дело! И фигура опять же от этого улучшается…
Василий растянул мехи гармошки и, подражая слышанному когда-то шарманщику, гнусаво пропел:
— Не тяни за душу! — сказал кто-то из бойцов. |