Вахлаков происходил из царской фамилии: в его родословной значилась любовница Ивана Третьего. Вахлаков скрывал эту подробность, но в его осанке, несмотря на оторванную пуговицу, пробивалось нечто царственное.

– Цыганкова! – царственно приказал он. – Проверьте факты!

Цыганкова открыла свой блокнот и что-то в нем записала. Она всегда добросовестно записывала все свои обязанности, но никогда их не выполняла. У нее постоянно было плохое настроение.

Счастливых людей Гия не любил. Ему нравились те люди, которым нужно было помочь, сделать для них доброе дело и, таким образом, оставить в них себя. Но еще больше ему нравились люди, которым надо было помочь, но они отказывались от помощи. Они ни у кого ничего не просили, потому что желали остаться независимыми.

– Семечкин! – окликнул Вахлаков. – Что там у вас происходит?

– Где? – испугался Гия.

– Свечки бенгальские зажигаете, человечков рисуете…

Гия промолчал.

– Почему вы молчите?

– Я не понимаю – нравится вам это или нет?

Вахлаков свел брови, он сам не знал – нравится ему это или не нравится.

– Странно как-то, – нерешительно сказал он. – А зачем вы зажигаете свечки?

– Они красиво горят.

– А человечков зачем?

– Это как печать. Ведь ставят люди печати.

Вахлаков поскреб ногтем щеку.

– Распускают слух, будто вы все можете. Мне это не нравится. – Здесь Вахлаков определенно знал свое отношение.

– Я тут ни при чем, – объяснил Гия. – Слухи живут отдельно от людей и не имеют к ним никакого отношения. Слухи сами по себе, а люди – сами по себе.

– Гия, – Вахлаков оглянулся на дверь, – у меня к вам просьба.

– Кабинет восемьдесят восемь, – вежливо сказал Гия. – В порядке общей очереди.

– Мое дело особенное, – пообещал Вахлаков. – Для вас как для специалиста оно будет особенно интересным.

– А какая просьба? – спросил заинтригованный Семечкин.

– Сделайте так, чтобы я был молодой.

– Как молодой?

– Ну… мне сейчас пятьдесят восемь, а чтобы было тридцать.

– Это невозможно.

– Почему?

– Потому что это противоречит закону философии.

– Какому закону?

– «Отрицание отрицания». Я не могу менять диалектику, ее Гегель придумал.

– У меня позвоночник болит, – пожаловался Вахлаков. Ему казалось, что можно уговорить Гию, если попросить хорошенько. – Во время войны меня тряхнуло. Я упал, позвонок сместился и теперь давит на нерв. Вот я с вами разговариваю, а в пояснице как зубная боль и в ногу отдает. Скажите, интересно так жить?

Гия ничего не ответил. Было ясно, что жить с зубной болью в пояснице неинтересно.

– А пусть вам сдвинут позвонок на место, – сказал Гия. – Такую операцию делают. Я знаю.

– Я тоже знаю, – сказал Вахлаков. – Но дело не только в этом.

– А в чем еще?

– Вот раньше мне казалось, что нет такого свидания, из-за которого бы можно было пропустить совещание. А теперь мне кажется наоборот: нет такого совещания, из-за которого можно было бы пропустить свидание…

– Вы влюблены? – догадался Гия.

– Вам, наверное, это странно?

– А сколько ей лет?

– Она моложе моего сына, – уклончиво сказал Вахлаков. – В детском саду работает воспитательницей.