— Это подарок?

— Да. Подарок, — он снова ласково гладил возлюбленную и любовался разгорающимися золотистыми искорками в прекрасных лиловых очах. Хилл сказал то, что надо было сказать очень и очень давно. И понимал, что ещё немного, самую малость промедления, и он бы опоздал. Они оба опоздали бы.

— Хилл, милый, если ты правда любишь меня…

— Я правда люблю тебя…

— Почему ты ушел, не сказав мне ничего? Что за такой важный долг?

— А ты думаешь, я всегда был рабом? Разве я не должен тому, кто меня продал?

— Кто тебя продал… да, конечно…

— Шу, любовь моя, я не мог тебе сказать.

— Но ты же снял ошейник…

— Я думал, что у меня совсем нет времени. Мне нужно было успеть, пока…

— Нет, не говори. Пожалуйста!

— Ладно. Это уже не так важно, — гораздо важнее было то, что он может держать её в своих руках, и разговаривать с ней, и целовать её. Все то, что, как ему казалось недавно, безвозвратно потеряно. И все опасения и сомнения не имели больше никакого значения.

— Почему ты не боишься меня? — оторваться от его ласковых горячих губ было невероятно сложно, но ей хотелось понять его, хотелось говорить с ним, слышать его голос.

— А что, нужно?

— Обычно, стоит мне обратить на мужчину внимание, у него случаются судороги или медвежья болезнь.

— Да ну? Что-то я ничего подобного не заметил.

— Ты исключение. Самый первый раз, когда я увидела тебя, ты так посмотрел на меня… словно звал. Словно хотел, чтоб я подошла к тебе.

— Ты коснулась меня. Так ласково. И ты была так прекрасна… Я столько слышал о тебе…

— Всяких ужасов…

— Я даже видел тебя однажды, года три назад.

— Никто ещё не называл меня прекрасной. Жуткой холерой сколько угодно. Упырем, людоедкой, троллем в юбке…

— Они слепые. Ты похожа на грозу. Синяя, лиловая, голубая, клубишься и переливаешься, и маленькие такие молнии пробегают. Если ты сердишься, то фиолетовые, если спокойна — голубые, почти белые, а иногда, — Хилл мечтательно и чувственно улыбнулся, — нежно-розовые и золотистые.

Он нежно провел ладонью по её волосам, словно пытаясь поймать одну из этих молний.

— Надо же… Ты всех так видишь?

— Нет. Только тебя. И других магов. У обычных людей бывает иногда отблеск, чуть-чуть.

— А ты сам какой?

— Не знаю…

— Хочешь, скажу?

— Конечно.

— Ты золотой. Как солнце. И тёплый-тёплый…

— Шу, ты поцелуешь меня, наконец?

— Да, любимый, — она обняла его и коснулась губами его губ. — Хилл? — Шу потянула его за собой к кушетке. — Дай сюда твои руки.

Он протянул ей окольцованные кровоточащими ссадинами запястья. Шу коснулась ранок губами и шепнула:

— Прости, Хилл.

— Любимая, ты не заболела? Или у меня что-то со слухом? — Хилл недоверчиво и удивленно усмехнулся.

— Прости. Пожалуйста. Хилл. — Шу повторила, удерживая его запястья у своих губ и серьёзно глядя ему в глаза. Снова поцеловала ладони. — Я поступила с тобой дурно. Прости, что заставила тебя молчать. Что купила тебя. Что надела на тебя ошейник. Что унижала и била тебя.