Рози родилась в Венгрии и, хотя прожила в Санта-Терезе большую часть жизни, отказывается избавляться от своего акцента и извращенной структуры фраз. Она и брат Генри, Вилльям, поженились в День Благодарения три с половиной года назад. Это странный союз, но он оказался удачным для обоих.

Я села в своей любимой кабинке, в дальнем конце бара. Не успела я снять куртку, как появилась Рози и поставила на стол пустой бокал для вина. Она, видимо, только что выкрасила волосы, которые были глубокого красного оттенка, никогда не виданного мной на человеческой голове. Она держала банку с вином с завинчивающейся крышкой и этикеткой: Монгрел белое, 1988. Рози открыла банку и налила вино, которое издало звук «глаг-глаг-глаг», падая в мой бокал.

— Я знаю, что ты должна сначала попробовать и сказать, нравится ли тебе, но это все, что у меня есть. Бери или откажись.

— Я беру.

— Тебе нужно лучше кушать. Очень худая, так что я дам тебе бобовый суп со свиными ножками. Я бы сказала венгерское название, но ты забудешь, так что не стоит и стараться.

Генри принес свежие булочки. Я дам тебе много, с венгерской сырной пастой, тебе понравится.

— Прекрасно. Не могу дождаться.

Спорить с Рози было бесполезно, потому что она всегда делала по-своему. Меня успокаивают женщины-командирши, потому что берут принятие решений в свои руки.

Со всем соглашающиеся женщины, вот кто меня бесит, хотя, Рози иногда тоже это делает.

Она удалилась на кухню, с блокнотом для заказов в руке, и вернулась через некоторое время, с обещанной трапезой на подносе. Уравновесила поднос на краю стола и поставила передо мной большую миску с супом, за которой последовала корзинка с булочками, накрытыми салфеткой и вазочка с сырной пастой. Я положила руку на салфетку и почувствовала тепло.

Я ела, иногда издавая хрюкающие звуки, связанные с жадным аппетитом и полным одобрением того, что попадало в мой желудок. В 7.00 решила отправиться домой. Моим намерением было переодеться в спортивный костюм и поваляться на диване с недочитанной книжкой. Я натянула ветровку и поправила воротник. Солнце село, и можно замерзнуть, пройдя полквартала. Я застегнулась и перекинула сумку через плечо. Когда сунула руку в карман, мои пальцы наткнулись на бирку, которую Чини положил вчера в мою ладонь.

Я вытащила и рассмотрела ее, что раньше у меня не было возможности сделать. Пластмассовый диск был облеплен грязью. Я пересекла комнату и подошла к бару, где работал Вилльям, как всегда элегантно одетый в шерстяные серые брюки, белую рубашку и галстук. Он снял пиджак и повесил на вешалку, которая помещалась на специальном крючке на стене. Еще одной уступкой работе были два конуса из бумажного полотенца, которые он обернул вокруг рукавов и закрепил резинками, чтобы не запачкать манжеты.

Я протянула мой чек и десятидолларовую купюру. Мой ужин стоил 7.65, включая плохое вино.

— Сдачи не надо.

— Спасибо. Хочешь что-нибудь еще? Рози испекла яблочный штрудель, пальчики оближешь.

— Лучше не надо, но я бы хотела стакан содовой воды.

— Конечно. Лед положить?

— Нет.

— Кусочек лимона или лайма?

— Нет, спасибо, ничего не надо.

Я смотрела, как он наливает воду в высокий стакан.

— У вас не найдется лишнего полотенца? Грязное тоже подойдет.

Он заглянул под барную стойку и извлек влажное полотенце, которое, наверное, положил туда раньше. Вилльям — ярый сторонник санитарии. Он видит мир как большую чашку Петри, в которой культивируются бог знает какие микробы и смертоносные бактерии.