— Почему?

— Школа важнее.

— А другим ребятам мамы наверняка бы разрешили. Спорим?

— Значит, они не заботятся о том, чтобы их дети выросли настоящими людьми.

— Но на один-единственный день.

— Собирай свои деньги после уроков или до. Встань пораньше. Поставь будильник на час раньше.

— На час раньше? — сказал он. — На один только час, а ведь такое случается раз в жизни.

— Эзра, прекрати! Что ты пристал ко мне? Что за упрямство?

И только теперь, лежа под потным одеялом, она пожалела, что не сказала тогда: да, можешь оставаться дома. Если в один прекрасный день деньги будут расти на деревьях, пусть бы он собирал их в свое удовольствие сколько душе угодно! Вот что ей следовало сказать. Разницы-то никакой.

Да, она всегда была злой и вспыльчивой матерью. Нервы постоянно на пределе от забот, от одиночества. После ухода Бека приходилось без конца думать о том, как уплатить за аренду, как распределить бюджет, чтобы купить ее распрекрасным детям, на которых обувь просто горела, новые башмаки. Это она вызвала врача около двух ночи, когда у Дженни начался приступ аппендицита; это она спустилась вниз с бейсбольной битой в руке в ту ночь, когда раздался подозрительный шум; это она закладывала уголь в топку котла; она задала жару соседскому хулигану, когда тот избил Эзру; она заливала водой крышу во время пожара в доме миссис Симмонс. А когда Коди вернулся с дня рождения какой-то девочки пьяным, кто его отхаживал? Перл Тулл, которая капли спиртного в рот не брала, разве что бокал легкого вина на рождество. Она ловко усадила Коди на кухонный стул и, не обращая внимания на его стоны и бормотание, наклонилась к сыну через стол и не знала, какие придумать слова, чтобы успокоить его. Потом Коди окончил среднюю школу. Эзра перешел в десятый класс, а Дженни превратилась в высокую юную девицу. Бек не узнал бы их. Да и они, пожалуй, не узнали бы его. Дети никогда не спрашивали об отце. Возможно, потому, что он не представлял для них большого интереса. Человек-невидимка, отсутствующее лицо. Перл ощутила прилив злобного удовлетворения. Похоже, она справилась и с этим. Все прошло гладко — ни одна живая душа не догадалась ни о чем. Это была величайшая победа в ее жизни. Мое единственное настоящее достижение, подумала она (жаль, не перед кем похвастать). Незаметно для себя она перестала посещать баптистскую молельню, ссылаться в разговорах на Бека, хотя в рождественских открытках продолжала сообщать родственникам в Роли, что у Бека все в порядке, он шлет им приветы.

Как-то вечером сна выбросила его письма. Это решение не было обдумано заранее. Просто, разбирая ящики комода, она задалась вопросом: зачем понадобилось ей хранить письма Бека? В спальне рядом с ней стояла мусорная корзина, вот она и бросила туда «…Похоже, меня ждет повышение… Местечко, подходящее для железнодорожной станции… И он сказал мне, что я делаю огромные успехи…». За последний год от него пришло всего три или четыре письма. Когда перестала она дрожащими руками вскрывать эти конверты и жадно проглатывать его слова? Поняла наконец, что человек, которого она продолжала оплакивать бессонными ночами, не имел ничего общего с тем, кто слал ей эти нудные строчки? «…В июне Эд Болл уходит на пенсию, — с тоской прочла она, — и я займу его территорию, которая известна самыми высокими доходами на душу насиления в Делавэре…» Ее очень обрадовало, что в слове «население» он сделал ошибку.

Дети росли, у каждого из них началась своя жизнь. Сыновья стали помогать ей, подбрасывать деньги; Перл спокойно относилась к этому (она как должное брала деньги — когда-то у дяди Сиуарда, потом у Бека, теперь у сыновей. Женщины ее круга считали естественным, чтобы на жизнь зарабатывали мужчины).