Конечно, я прекрасно отдавал себе отчет в том, что и мы можем столкнуться с чем то подобным. Разнообразные грузы, хранившиеся во вместительных кормовых трюмах, были так же весьма разнообразны по химическому составу. Пластмассы различных видов, удобрения, баллоны с сжиженными газами, комплекты экипировки, машины и механизмы, аккумуляторы и накопители, строительные материалы, сырье для их производства – все это превратилось в невообразимую кашу. А если добавить к этому утечку радиации из реактора и взрыв топливохранилищ, послуживших причиной колоссальному пожару, то там создались условия для таких химических реакций, которые не сможет вообразить даже больная фантазия сумасшедшего химика.

И все же, не имея ни дозиметров, ни герметичных скафандров, мы шли на гребень. Так устроен человек – ему обязательно надо знать, что за окоемом. Надо. Можно привести тысячи доводов, зачем, для чего, но самый емкий и короткий умещается в одно это слово: «надо».

Обогнув полуразобранный модуль, вокруг которого уже суетились добровцы, мы к полудню прошли примерно двенадцать километров, вплотную приблизившись к скалам. Цендорж, как самый молодой и сильный из нас, нес защитные костюмы, правда без шлемов, и флягу с водой. Желтовский прихватил с собой старинный оптический прибор, найденный в модуле и называемый бинокль, а также разнокалиберные склянки для отбора проб и образцов. Я имел в ранце лишь несколько листов бумаги для записей и костыль под мышкой.

Гребень, простирающийся к северу и югу на добрых двадцать километров, слева упирался в Обрыв, а справа уходил к заснеженным горам, плавно переходя в возвышенность, вздымающуюся у горизонта на запредельную высоту.

Перед нами же громоздились серые, довольно пологие скалы и каменистые осыпи, вполне пригодные для подъема. Поначалу мне казалось, что это будет нетрудно – взобраться туда, преодолев каких то три сотни метров. Но уже на середине восхождения Цендорж взял меня на буксир, поминутно приговаривая:

– Держитесь, сэр! Осталось немного, сэр!

На и линге он говорил с чудовищным акцентом, по русски – еще хуже, и его слова звучали примерно как: «Деризитец, зэ эр! Осталася ненога, зэ эр!» Петр Янович пыхтел позади нас, то и дело поминая неведомого мне пса, который был «крев».

Когда наша группа наконец поднялась на вершину многоглавой скалы, покрытой сетью трещин, сил почти не осталось. Я скомандовал привал, и мы, тяжело дыша, разлеглись на нагретых камнях. Цендорж пустил по кругу флягу, потом мы погрызли энергетические брикеты из сухпая.

Чтобы перевалить гребень и заглянуть в котловину, нам оставалось пройти еще метров восемьдесят относительно чистого склона.

– Имеет смысл облачиться в защитные костюмы, господа! – сказал Желтовский, поднимаясь на ноги. – Мало ли что…

– Надо, надо одеться, сэр! – радостно закивал коротко стриженной круглой головой Цендорж, которому надоело таскать на себе тюк с «заками».

В оранжевых костюмах мы стали похожи на героев детского приключенческого фильма. Некую долю комизма добавляло то, что мы не могли опустить защитные маски и загерметизировать «заки» – без электричества вся хитрая электронная начинка костюмов была совершенно бесполезна.

– Зато если вы случайно наступите в лужу серной кислоты, ваша нога не пострадает! – обнадеживающе улыбнулся Желтовский, взлохматил волосы и первым двинулся вперед.

Когда мы перевалили через гребень, Цендорж вскрикнул и отступил назад, едва не упав. Петр Янович молча покачал головой. Я хотел было удивленно присвистнуть, но тут же забыл об этом своем желании.

Под нами лежала узкая, вытянутая вдоль Обрыва долина, вся черная от копоти. Чуть в стороне, к югу от нас, гигантской футуристической скульптурой, изваянием в честь инопланетных богов, высилась корма модуля, курившаяся редкими дымками.