Наконец он принял более-менее удобное положение и задумался. О чём? О Стелле, о том, что она должна его спасти.

Честно говоря, вся его бравада перед палачами основывалась на непоколебимой вере в своё скорое освобождение, как будто не было смерти, как будто его не могли на всю жизнь сделать калекой, предать унизительной казни по надуманному обвинению, основанному на несуществующих законах. Законы… В некоторых случаях они переписываются так просто!

Он жил надеждой, стискивая зубы, терпел, мечтая потом отомстить им за всё, отомстить в трёхкратном размере. Он глубоко презирал их, своих палачей, мучителей, говоривших о нём, как о вещи (о нём, о человеке!), презирал, но вёл точный счёт всем сказанным словам, всем их движениям и помыслам.

Но пока у них была власть, а у него лишь многовековая вера человечества в непременную победу добра над злом.

На вере основано всё: общество, мечты, устремления, поступки. Вера в Спасителя, в то, что жизнь изменится, что придёт день, когда всё наконец станет на свои места, вера в безграничность своей власти и неподвластность смерти… Никто до конца не верит, что умрёт; этого не должно случиться, а если и случится, то не насовсем, умрешь не до конца — что-то ведь должно остаться, иначе…

Все эти дни Маркус жил верой и надеждой и даже на мгновение не допускал мысли о том, что они могут предать его. Почему? Потому что надежда — это жизнь, а он доверял жизни, сознательно забывая о том, что ей всегда сопутствует смерть.

Подталкиваемая неведомой силой, Стелла со всего размаху упала на спину на ворох палых листьев.

— Можно было сделать то же самое, но аккуратнее! — пробурчала она, барахтаясь, пытаясь встать на ноги. — И листва мокрая… Нечего сказать, удружил!

Наконец девушка приняла вертикальное положение и отряхнула с себя листья. Оглядевшись, принцесса поняла, что опять очутилась в лесу Шармен, причём не просто очутилась, а с лёгкой головной болью.

Сквозь прозрачную листву проступали контуры седой вершины Кендина. Короткий взгляд на неё напомнил о Маркусе.

— Его надо спасти. Во что бы то ни стало. — Девушка стремительно зашагала по промокшему от дождя лесу. — Нужно найти лошадей и поскорее.

Идти было тяжело: трава была скользкой, подошвы сапог скользили, и каждое неосторожное движение грозило падением. Но Стелла по-прежнему шла, почти бежала по мокрой траве. Старания её были вознаграждены: под одним из деревьев она обнаружила лошадей.

Крупной рысцой, по памяти сокращая путь, Стелла скакала к дворцу Маргулая. Мокрые ветки хлестали по лицу, кусты — по ногам; холодные капли так и норовили скатиться за шиворот. От этих противных капель по всему телу бегали мурашки.

Она замешкалась, наткнувшись на дорогу, и, немного подумав, направила лошадей к зарослям орешника, когда оттуда с криками выскочили двое подростков с белыми, как мел, лицами. Вид лошадей будто парализовал их, они замерли на месте, дрожа, как крольчата. Приглядевшись, принцесса увидела у них в руках большие корзинки, из которых кокетливо свешивались заячьи уши.

— Кто Вы? — Мальчик заслонил рукой дрожащую сестрёнку.

Какие же они оба худые! А лица? Обветренные, со впалыми щеками… А ещё эти жилки, у обоих: и у брата, и у сестры. Они пульсируют на их тоненьких гусиных шейках в такт неровному дыханию.

Одеты плохо, хотя и не в лохмотьях. На парнишке, судя по всему, сюртук с отцовского плеча — он ему велик, на локтях заштопан коричневыми нитками, полы обрезаны, уже лохматятся, а на плечах ткань лоснится… Да далась ему его одежда! Но, как ни странно, после она не помнила ни лиц, ни глаз этих испуганных детей, только потёртый красный сюртук мальчишки.