Тревис наклонился, чтобы взять мать за руку, надеясь ласковым жестом ободрить ее. Но она намеренно отодвинулась и даже положила руки в карманы. Глаза ее светились гневом.

– Даже не пытайся меня задобрить. Я, кажется, ясно объяснила, если ты вынудишь меня рассказать правду, я тебе этого никогда не прощу.

– Но почему ты не хочешь мне ответить и покончить с этим? – Тревис удобнее устроился на стуле, не собираясь ставить в разговоре точку.

– Я была на шестом месяце беременности, когда пришло известие о гибели вашего отца. Ты знаешь, он мог и не ехать во Вьетнам. У него была жена и двое детей. А хуже всего было то, что он почти в самом конце войны вдруг решил идти добровольцем. Как он выражался, его отец и дед сражались за свою страну, и он не мог больше отсиживаться дома.

В детстве Тревис много раз пытался завести с отцом разговор о войне, но Гас неизменно отделывался односложными ответами. И только один раз он раскрыл свою душу. Это произошло, когда Тревису было пятнадцать лет. Стояла середина необычайно суровой даже для их краев зимы. Они с отцом верхом искали отбившихся от стада животных. Неожиданно Гас заговорил о дочери, которая родилась и умерла, когда он был на другом конце света. Тревис не помнил слова отца дословно, но душевная боль и горечь от сознания вины, отчетливо звучавшие в голосе отца, навсегда врезались ему в память.

– По стране катилась волна протестов против войны, – продолжала Дороти, – а твой отец отправился на призывной пункт. Я умоляла его остаться, но он и слушать меня не хотел. Он знал, как тяжело мне придется без него. Жить с его родителями было просто невыносимо. Они постоянно совали нос в наши дела. Гарольд мог явиться в любое время дня и ночи, и ему в голову не приходило стучаться, а когда я работала во дворе, Глэдис не спускала с меня глаз.

Когда они умерли, все восхищались моим мужеством, видя, что я не проронила ни слезинки на их похоронах. И ни одна душа, даже твой отец, не подозревала, что я радовалась долгожданной свободе.

Годы не смягчили остроту ее переживаний и не уменьшили силу чувств. Однако ей не стоило так уж кичиться своим самообладанием. Тревиса ничуть не удивило ее отношение к родителям отца. Дороти Мартелл отличалась болезненным самолюбием и обид не прощала никогда. Неуважения к себе она не терпела, от кого бы оно ни исходило, проявилось ли оно еще в школе со стороны других учеников, или это был банкир, отказавший ей в ссуде на открытие магазина спортивных товаров. Тревис ни на минуту не сомневался, что мать выполнит свою угрозу и по отношению к нему.

– Зачем ты уехала из Джексона, когда узнала, что отца сочли погибшим? – спросил Тревис.

Дороти взяла ручку и стала вертеть ее в руках, собираясь с мыслями, потом постучала ею по блокноту.

– Все три недели после того, как пришло известие, твоя бабушка плакала не переставая. Я тогда чуть не сошла с ума.

– А что она сказала, когда ты собралась уезжать?

– Она умоляла меня остаться. Но дело было не во мне: ей не хотелось отпускать вас. Она говорила, что бог оставил после Гаса детей как память о нем и ей не вынести разлуки. Я же убеждала ее, что мне некоторое время необходимо пожить со своей семьей, и обещала вернуться после рождения ребенка.

Она не могла скрыть самодовольной улыбки.

– Может быть, я не получила такого образования, как она, но все же знала, как не упустить свою выгоду.

– А ты действительно собиралась вернуться?

– Твой отец не оставил мне ничего, – Дороти с досадой отшвырнула ручку. Тревис и не сознавал, что своим вопросом только подлил масла в огонь. – У него был страховой полис, которого едва ли хватило бы на похороны, да еще нас ждали жалкие подачки от правительства. Вот и все.