Продав ордена, он переехал на северо-западную окраину столицы. Приобрести себе смог только однушку без ремонта, но был рад и ей. Тогда думал, что продешевил, но оказалось — выиграл. Спрос на ордена времен Великой Отечественной упал уже в конце девяностых, зато цены на недвижимость в Москве взлетели.

А неугомонный коллекционер переключился на ножи, и тоже неспроста.

Мать Кирилла, Елизавета, была крайне странной женщиной. Пожалуй, не совсем нормальной, но диагноза ей не ставили, поскольку к психиатрам никто не обращался, ни ее родители, ни она сама, ни ее гражданские мужья, ни дети.

Лиза родила Кирилла в тридцать. От кого, неясно, замужем она ни разу не была. До него — дочь, после — другую. Хан застал только отца младшей сестры. Тот был алкашом, тихим, бесполезным. Но мать не пила. Совсем. Она и без допинга умудрялась погружаться в странное состояние, комфортное для нее, но не для остальных. Они занимали одну, пусть и большую, в двадцать четыре квадрата, комнату и жили буквально друг у друга на головах. Старшая сестра выскочила замуж в семнадцать, лишь бы съехать, но удачно. Нашла себе курсанта Пермского военного училища, у них все сложилось, и умчались молодые на Урал. Пьяница-отчим умер тогда же от цирроза, но Елизавета долго не горевала. Нашла замену ему через пару месяцев. Этот не пил, но распускал руки. Детей не трогал, бил только Лизу, и ей, возможно, это даже нравилось. Но не факт. Мать то ли специально провоцировала своего сожителя, то ли просто не понимала, что творит.

Хан съехал от матери в двадцать, учась на третьем курсе истфака МГУ. Поступил сам — не сказать что легко, но без предварительных занятий на подготовительных курсах или с педагогами вуза. Киру никто протекции не составлял. Он просто очень хорошо знал те предметы, по которым сдавались вступительные экзамены.

Он зажил отдельно, продолжил учебу и нашел для себя новую страсть — холодное оружие. Когда он покидал ненавистную коммуналку, мама сделала ему подарок, что было неожиданно. Елизавета не всегда на дни рождения детей что-то им преподносила, а тут расщедрилась и вручила красивый складной нож. Да не штамповку, а изделие ручной работы, с гравировкой на немецком.

— Где ты раздобыла это чудо?

— Нашла, — ответила мать.

Кирилл удивился. Лиза ничего не подбирала на улице, даже деньги — боялась сглаза. Поэтому о том, где он в детстве добывал некоторые фантики, Кирилл ей не рассказывал.

— Разбирала старый шкаф и обнаружила этот нож.

— Красивый. И откуда он у нас?

— Принадлежал твоему деду. Я давным-давно его не видела. Думала, пропал.

— Военный трофей? — Об отце Елизаветы он ничего не знал, кроме того, что тот умер молодым. Погиб, сорвавшись со стены строящегося дома — работал каменщиком.

— Нет. Ему этот нож кто-то из ближайших родственников подарил.

— Но тут гравировка на немецком.

— Он и был немцем.

— Мой дед? — на всякий случай переспросил Кир. Мама часто несла чушь, но сейчас пребывала в периоде просветления. И все равно было странно слышать от нее такое. Дед — немец? Но у Елизаветы отчество Львовна, а фамилия Ханова.

— Да, мы это скрывали. Сначала мама от меня, потом я от вас. Времена были такие, что немецкими корнями не загордишься. У деда твоего фамилия была Хайнц, звали Людвигом. Моя мать с ним познакомилась, когда еще шла война. Он был пленным. Как многие, работал на стройке. Она тоже. Там встретили друг друга, влюбились. Пожениться смогли только в 1947-м. Вскоре я появилась. Но мама не хотела носить немецкую фамилию, а мне давать отчество Людвиговна.