|
Старые, выцветшие, потрескавшиеся и оборванные. На них родители Либе, она с ними, одна, с друзьями из института, с мужем, с маленькой дочкой в коляске. Те снимки, что делались позже, хранились в альбомах. Боря перебирал карточки и отмечал, что помнит каждую из них. В те годы фотографировались редко, несколько раз в год. И вдруг он наткнулся на один снимок, который ему раньше не попадался. На нем Либе-подросток, хорошенькая, нарядная, едва начавшая формироваться девочка-девушка лет тринадцати. А с ней рядом пацан: белобрысый, ушастый, одетый в какое-то шмотье и все равно симпатичный. Было что-то в его улыбке обезоруживающее. А как уверенно он держал Либе за руку! И это ее, принцессу в платье с пышной юбкой, изящных туфельках, с ободком, похожим на корону. А он просто рвань: штаны короткие, башмаки стоптанные, рубаха с чужого плеча. Да еще и ниже ее на полголовы.
Боря перевернул фото. Либе подписывала все фотографии, и на обороте этой значилось: «Я и Клаус. Май 1955 г.». Клаус? Кто это? Она вроде бы дружила с Хайнцем или Ганцем? — Мам, — крикнул Боря. — Можно тебя на секунду? Мария вбежала в комнату, вытирая руки о перекинутое через плечо полотенце. — Что? — Немецкого друга бабушки как звали? — Не помню. А что? — Да тут новая фотка обнаружилась. — Он показал ей снимок. — Странно, я раньше ее не видела, — пробормотала Мария. — Но это он, тот мальчик. Либе таким его и описывала. Клаус, значит. А фамилия его Хайнц. Ее я помню, потому что, когда в девяностые появились кетчупы и майонезы под этой маркой, я спросила у мамы, а не является ли ее давний друг наследником империи. — Компания американская, так что вряд ли. Мария повела носом. — Что-то горит. — Она снова метнулась на кухню и уже оттуда прокричала: — Я забыла тебе сказать, что дней пять назад звонила внучка этого самого Клауса Хайнца! — Кому? — Боря наткнулся на толстую тетрадь в бархатном переплете, которой тоже раньше в портфеле не было. — Нам, сюда, в квартиру. На городской телефон. Либе не позволяла его отключить, и аппаратов было два: один стоял в прихожей, второй в ее спальне. Отложив бархатную тетрадь, Боря последовал за матерью. — И что она сказала? — Меня тут не было, трубку взяла Дашка. Услышала женский голос, молодой. Звонившая представилась Элизабет. — Хайнц? — Нет, конечно, она же внучка. Фамилия другая, английская вроде бы. Так вот эта девушка сказала, что ее дед скончался, а перед смертью огласил свою волю, и пожелал он, чтобы Элизабет приехала в Москву — познакомиться с семьей его давней подруги Либе, а особенно с тобой, ее внуком. Не знаю, почему, но девушка назвала твое имя — Борис. — Она по-русски говорила? — Да, но плохо — Дашка половину не поняла. Решила, что та через переводчик зачитывает, но сказала: милости просим. Элизабет поинтересовалась здоровьем Либе. Та была еще жива, и твоя сестра сообщила, что все более-менее хорошо. Разговор оборвался из-за того, что трубка радиотелефона разрядилась. Элизабет не стала набирать наш номер вновь, а ее на нашем аппарате не определился. — Мама отставила кастрюлю, сняла с нее крышку и стала колдовать над едой дальше: что-то доливала, досыпала, помешивала. — А на следующее утро Либе отдала богу душу, и всем стало не до внучки герра Хайнца. Я вспомнила о ней только сейчас, после того, как ты мне старое фото показал. Интересно, она все еще собирается в Москву? — Даже если так, я ее не увижу. Придется Дашке встречать заморскую гостью. — Нам с ней — я пока в городе поживу. |
