На донье Эсперанце Ван Влит, крупной и статной женщине, было черное шелковое платье с очень длинной юбкой. Платье было новым, хотя мода на такие прошла в прошлом десятилетии. Донья Эсперанца всегда предпочитала одеваться старомодно. Над безмятежным высоким лбом возвышалось нечто вроде шляпки, которая, как и все ее одеяние, игнорировала современные модные веяния: черные кружевные рюши, укрепленные на ободке, и черная атласная ленточка, скрывавшаяся под округлым подбородком доньи Эсперанцы. Из-под шляпки виднелись седеющие волосы, зачесанные высоким серебряным гребнем. Она походила на иностранку, хотя на самом деле была ею меньше, чем кто бы то ни было другой из присутствующих. Дело в том, что донья Эсперанца была урожденной Гарсия и принадлежала к роду, издавна владевшему Паловерде, огромным ранчо, которое протянулось вдоль бассейна реки Лос-Анджелес к самому океану.

Ее супруг, Хендрик Ван Влит, истекавший потом в своем сюртуке из шерсти альпаки, с высоким стоячим воротником, был тучным голландцем. По складу характера его можно было отнести к холерикам, и он был на полголовы ниже жены. Он неловко держал высокую шляпу в правой руке, на которой остались только большой палец и мизинец, а остальные три он потерял в 1858 году, когда при пересечении Панамы на него напала ядовитая змея. На лице Хендрика застыло выражение чопорной торжественности, и, надо отдать ему должное, в его голубых глазах не было и намека на радость. А ведь хоронили человека, который восемь лет назад едва не разорил Хендрика.

Между его сыновьями была довольно существенная разница в возрасте.

Старшему было двадцать четыре года. Его звали Хендрик Младший, но почему-то к нему пристало прозвище Бад. Все в нем выдавало самоуверенность в хорошем смысле этого слова: самоуверенность молодого человека, который всем обязан только самому себе. Его крепко сбитое, мускулистое тело излучало жизненную энергию. Ее подчеркивал резкий контраст между дотемна загоревшей кожей и сверкающими голубыми глазами, а также блестящими светлыми волосами. От отца он унаследовал, кроме того, крупный упрямый нос. Бад казался, и был на самом деле, энергичным и темпераментным. Его темперамент проявлялся и в области чувств. В общепринятом значении этого слова он не был красавцем, но именно по нему вздыхали многие девушки Лос-Анджелеса. Именно о нем они с трепетом мечтали... Родителям было известно, что он частый гость в заведении Карлотты. Однако до сих пор по городу не пробежало ни одного слушка по поводу его любовных похождений, поэтому его продолжали повсюду приглашать. В обществе он был желанным гостем. Сейчас на нем был деловой костюм с коротким пиджаком, который был ему к тому же узковат. Черный галстук был завязан изящным узлом.

Младший брат мало походил на старшего. Винсента Ван Влита назвали в честь деда — дона Винсенте Гарсия, но его редко называли по имени, а все больше, как и брата, по прозвищу: Три-Вэ. Ему было семнадцать лет. Он сильно вытянулся в последнее время и был шести футов ростом. Он еще не привык к этому и держался немного неловко. Три-Вэ напоминал мать: стройный, с мягкими черными волосами, волнами спадавшими с высокого лба, с удлиненным лицом и черными бровями. Лицо юноши от жары стало пунцовым. На нем был толстый костюм из черного сукна. Этот костюм, как и другую одежду, он брал с собой в Гарвард, куда ехал поступать. У него были тонкие черные усики, к которым он тоже явно еще не привык, потому что поминутно теребил их рукой, неотрывно глядя на девочку, стоявшую у могилы. В его карих глазах светилось искреннее сочувствие. Ему хотелось утешить ее. Но Амелия не смотрела на Три-Вэ. Она вообще ни на кого не смотрела.

— Засим предаем его тело земле, — бубнил священник. — Из праха восстав, в прах же и обратимся, уповая на воскрешение для вечной жизни.

Опустить гроб в могилу было некому. Толпа приглушенно обсуждала это обстоятельство. Лос-Анджелес был добрым городом, и даже последнему нищему до сих пор еще не отказывали в этой последней скорбной услуге.