– Мамочки! – одними губами прошептала одна из девушек.

– Ольга! Оля, где ты? – позвала другая и, к своему ужасу, почувствовала прикосновение . Кто-то или что-то осторожно задело ее руку, легко скользнуло по вмиг покрывшейся по́том спине. Она хотела сдержаться, задавить нарождающийся крик и не смогла. Истошный крик зазвенел в тишине, секунду назад казавшейся абсолютной и нерушимой, отчаянный вопль ужаса, многократно отразившись от стен, пола и потолка, эхом покатился во все стороны, сотрясая недвижимый воздух ударными волнами.

– Сдурела?! – Голова предводительницы в абрисе колышущегося света показалась из-за плиты. – Орешь, будто голой жопой на игложабу села!

– Ты-ы-ы! – обрадовано, но до конца еще не веря в избавление от страхов, протянули обе спасенные. – Ты!

– Я-я! – вяло передразнила командирша, у которой до сих пор звенело в ушах. – Кое-кому надо работать аварийной сиреной – такой талант пропадает! Эй, голосистая, – Ольга теперь обращалась к шумной девчушке. – Ты вволю наоралась? До Ясеневки докричалась?

Та собиралась сказать что-нибудь в свою защиту, когда вновь ощутила прикосновение. При свете, пусть рассеянном и крайне слабом, она заметила, что так напугало ее: всего лишь рука подруги, которая пыталась нащупать хоть какую-то опору посреди пустого пространства.

Устыдившись своей истерики, «Голосистая», ничего не говоря, злобно ударила перепуганную соседку по конечностям и двинулась к плите, за которой нетерпеливо ругалась Ольга.

– Идем мы, идем.

– Шустрее, красавицы, шустрее!

За чуть выдвинутой из стены плитой был узкий проход.

– Меня зовут Ларисой, – невпопад заявила «Голосистая», остановившись на границе света, который проникал через щель между плитой и стеной.

– Что?

– Я не Голосистая, меня зовут Ларисой.

– Поздравляю, только не тормози. Нам нужно идти.

Но Лариса не сдвинулась с места. В затылок нарочито громко и обиженно дышала получившая по рукам подруга, еще несколько секунд, и она начнет подталкивать застывшую истуканом девушку.

Лариса представила, как сейчас попытается протиснуться в щель, и плита, которая только этого и ждет, поймает ее, вдавит в стену, не сильно, не до смерти, лишь обездвижит. Может, сломает пару костей, если жертва будет трепыхаться, но не убьет. Пока не убьет. А девчонки будут смеяться над застрявшим в кроличьей норе мохнатым медвежонком… Да, ее никогда не звали Голосистой, все обстояло много хуже, на родной станции с детства и до конца дней приклеилось проклятое прозвище «Винни Пух», за то, что… Лариса вздрогнула, прогоняя неприятные воспоминания.

– Мы идем, – повторила она и, зажмурившись, втиснулась в проход.

Это заняло совсем немного времени, мгновения или легковесные, быстрые секунды, одну-единственную паузу между ударами сердца, но когда опасный участок был пройден (плита шевельнулась?!), по щекам девушки текли слезы.

– Ты чего, Голосистая? – Ольга поднесла огонь поближе и теперь в недоумении рассматривала предательские блестящие капли на лице Ларисы. – Клаустрофобия?

Рожденные в метро не боятся замкнутого пространства. Это тоже почти аксиома. А кто боится, тот сходит с ума еще в детстве, потому что под землей некуда спрятаться от преследующих страхов, здесь ты с ними один на один – навсегда.

– Да, клаустрофобия, – Лариса с готовностью соврала, на что идущая следом подруга многозначительно хмыкнула, но промолчала.