– С тех пор от меня все отскакивает, – сказал Саныч. – И ножи, и пули и фотографии. Сколько раз уже пробовали, и в школу фотограф приезжал, и из газеты – ничего не получается, хоть ты тресни.

Саныч с ухмылкой поглядел на Ковальца.

– То птичка, знаешь, не вылетает, то пластина треснет, то пленку испортят. Так ни одной фотографии и нет.

– Там настоящий фотограф, – сказал Ковалец. – Из Москвы.

– Вот у меня свой настоящий фотограф, – Саныч указал на меня. – С восьми лет в фотокружок ходит, правда?

– Правда, – сказал я. – Только здесь…

– Он птичку сфотографировал, воробья простого, так его в «Пионерской Правде» напечатали. А меня сколько не пробовал – ничего.

Это тоже правда. И про птичку и про Саныча.

– Аппарат плохой был, – принялся объяснять я. – Там затвор с дефектом, всю пленку поцарапал. Да все равно у нас никаких условий, ни лаборатории, ни… Да ничего нет.

– Я же говорю, – ухмыльнулся Саныч. – Ничего не получится, так корреспонденту и скажи.

– Правильно, – вмешался Лыков. – Правильно, ребята, лучше покушайте как следует, похлебка скоро поспеет, я вам с донышка зачерпну, с гущами.

Саныч поднялся из-за стола, потянулся, огляделся.

– Ты ведь комсомолец уже, – спросил и одновременно ответил Ковалец. – Должен понимать. Вот я всегда удивляюсь, откуда такая разболтанность, а? Семнадцать лет, Герой уже почти представленный, а все кривляешься! Разве так можно?

Тут Ковалец перешел на проникновенный тон, вроде как старший товарищ поучает бестолковую молодежь, это даже мне не понравилось, я уж думал, что сейчас Саныч взорвется, Ковалец ведь нарочно про Героя все время вспоминает – позлить…

Саныч удержался.

– Вот представят – и поговорим, – улыбнулся он. – А сейчас жрать охота, похлебку охота…

– Обед пропускать невозможно, – Лыков тоже улыбнулся. – А ты, Лешик, не сердись, ты беги быстренько, скажи, чтобы корреспондент тоже сюда шел, видел я его, позвоночник сквозь живот просвечивает, шишкой зашибить можно.

Ковалец немного остолбенел, молчал несколько секунд, затем раскрыл рот, чтобы начать возражать, Лыков заметил это и снова стал протирать руки о фуфайку…

Вдруг Саныч сунул котелок с недоеденной кашей мне, вытер губы рукавом и быстро пошагал в сторону штабной землянки. Я огляделся. Глебов, кажется, его шапка, ну, все понятно.

– А ты чего сидишь?! – Ковалец уставился на меня. – Дуй тоже.

– А мне-то зачем?

– Затем. Поспешай.

Ковалец попытался подтолкнуть меня в спину, я увернулся. Лыков недовольно брякнул посудой и скрылся в земле.

Я неторопливо направился к штабу.

Интересно, с чем в этот раз корреспондент пожаловал? С пленочной камерой, или с пластинами? С пленочной, наверное, так на самолете удобнее. А может вообще с кинокамерой, кажется, к соседям такой уже прилетал, снимал партизан на отдыхе для боевого журнала. Я с кинокамерой не знаком вообще, только с основными принципами, а интересно было бы попробовать. Снять про нас фильм, ну, что мы делаем на протяжении дня. Или рейд снять, или как мост подрываем. В рейд я еще не ходил, а мост это здорово, правда, я мост издалека видел, но все равно, впечатляет. Особенно, как земля дрожит.

Я начал придумывать, как бы это хорошо получилось, для будущего, чтобы потом люди посмотрели, как мы тут живем, как воюем, да и самим интересно было бы – взглянуть на себя лет через двадцать, в шестьдесят втором, в шестьдесят втором у всех, наверное, велосипеды будут и приемники в каждом доме, переносные приемники…

Корреспондент под елкой.