А с этого, я думаю, действительно и стоит начать.

Глава 2

Верной Гант.

Из всех разных отношений и изменчивых структур, что могут существовать в современной семье, из всех возможных родственников, которых могут на тебя навесить – людей, к которым ты будешь привязан вечно, в документах, в фотографиях, в тёмных уголках памяти – в полнейшей бестолковости, даже абсурдности, один человек возвышается над всеми, единственный, зато многосоставный: брат бывшей жены.

Едва ли воспетые в историях и песнях, это не те отношения, с которых хочется стряхнуть пыль. Даже больше: если у вас с бывшей супругой нет общих детей, то у тебя нет причин встретиться с ним хоть раз в жизни. Если только ты случайно не столкнёшься с ним на улице, и при том умудришься не успеть отвести глаза.

Стоял вторник, февраль, часа четыре, солнечно, не особо холодно. Я уверенно шёл по Двенадцатой улице, курил сигарету, направляясь на Пятую‑авеню. Настроение было поганое, и я развлекался мрачными мыслями о весьма широком наборе предметов, среди них царила моя книга для «Керр‑энд‑Декстер», «Включаясь: от Хэйт‑Эшбери до Силиконовой Долины», хоть в этом и не было ничего особенного, поскольку бряканье размышлений о ней решительно пробивалось через всё, что я делал: когда я ел, когда я мылся в душе, когда смотрел по телику спорт, когда ночью шёл в магазин на углу за молоком или туалетной бумагой, или шоколадкой, или сигаретами. В тот конкретно вечер я переживал, насколько помню, что вышла она бессвязной. В таких делах надо удержать тонкий баланс между историей и… повествованием, если вы понимаете, о чём я, и я переживал, что может и не вышло толковой истории, что основная предпосылка книги – суть полная ахинея. Вдобавок я думал о своей квартире на авеню А и Десятой улице, и что пора бы уже найти жильё побольше, но эта идея тоже приводит меня в ужас – снимать книги с полок, раскладывать на столе, паковать всё в одинаковые коробки, ну уж нет. Ещё я думал о своей бывшей девушке, Марии, и её десятилетней дочери, Роми, и что не сложилось у нас. Я так и не привык толком разговаривать с матерью, и не мог придерживать язык, разговаривая с ребёнком. Ещё из мрачных мыслей, что меня посещали: я слишком много курю, у меня болит грудь. И меня населяют друзья этого симптома – мелкие телесные неполадки, вылезающие от случая к случаю, странные боли, непонятные опухоли, сыпь, может, симптомы состояния, или цепочки состояний. А что, если они навалятся на меня разом, вспыхнут, и я упаду мёртвым?

Я думал о том, как ненавижу свою внешность, и что надо подстричься.

Я стряхнул пепел с сигареты на тротуар. Поднял взгляд. Угол Двенадцатой и Пятой метрах в десяти от меня. Внезапно из‑за угла вылетел мужик, тоже куда‑то спешащий. Если посмотреть с воздуха, было бы видно нас, две молекулы, на курсе столкновения. Я узнал его с девяти метров, а он узнал меня. На пяти метрах мы оба начали оттормаживаться и махать руками, выпучивать глаза, осмысливать ситуацию.

– Эдди Спинола.

– Верной Гант.

– Как дела?

– Боже, сколько же мы не виделись? Мы пожали руки и похлопали по плечам.

Потом Верной чуть отодвинулся и начал мерять меня взглядом.

– Господи, Эдди, тебя стало больше!

Так он отметил, что я набрал вес с прошлой нашей встречи лет девять, а то и десять назад.

Он же остался тощим и высоким, каким всегда был. Я посмотрел на его лысину и задумался. Потом махнул головой вверх.

– Ну, у меня хотя бы есть перспективы.

Он чуток потанцевал в стиле Джейка Ла Мотта, а потом отлупил мою подначку.

– Как был хитрованом, так и остался. Ну что, Эдди, чем занимаешься?

Он носил дорогой, свободный льняной костюм и тёмные кожаные ботинки. Загорелое лицо украшали чёрные очки в золотой оправе. От него исходил запах денег.