– Это ужасно, – сказал он, не меняя тона, – все мы были потрясены до глубины души. Такой изумительный человек.

– Прошу прощения, но я обязан спросить, где вы были и что делали во вторник в пять часов вечера.

– Я был здесь, мистер Ханна, в кругу своих друзей, которые будут голосовать за меня. Я работал над речью, с которой должен был выступить на следующий день перед членами Ассоциации мелких фермеров.

– А ваши товарищи? Они тоже были здесь? Все?

– Абсолютно все. Время шло к вечеру. А мы закрылись на весь день. Здесь, за этими стенами.

– Ваши товарищи – местные жители? – спросил Диллон.

Ханна бросил на англичанина недовольный взгляд – ведь тот обещал молчать. Лицо Ливингстона снова засияло улыбкой.

– Ах нет, к сожалению, нет. Островитяне, как и я сам, не имеют опыта проведения избирательных кампаний. Я понял, что мне нужна организационная помощь… – он жестом показал на своих товарищей, и его ослепительная улыбка стала еще шире, – в подготовке речей, плакатов, памфлетов, проведении митингов. Мои друзья прибыли с Багамских островов. Хотите посмотреть их паспорта? Их уже проверяли, когда они прилетели.

Ханна махнул рукой. За спиной Ливингстона мистер Браун раскурил большую сигару.

– Нет ли у вас догадок, мистер Ливингстон, кто бы мог убить губернатора? – спросил Ханна.

Улыбка на лице толстяка сменилась выражением глубокой озабоченности.

– Мистер Ханна, губернатор помогал нам на пути к независимости, к полному освобождению от британского владычества. В соответствии с политикой Лондона. Для меня и моих товарищей не было ни малейшего смысла причинять вред губернатору.

Сидевший за спиной Ливингстона мистер Браун отвел руку с сигарой в сторону и длинным ногтем мизинца ловко сбил пепел так, что столбик пепла упал на пол, а палец не прикоснулся к горящему концу сигары. «Где‑то я уже видел этот жест», – подумал Маккриди.

– Сегодня вы не собираетесь выступать на митинге? – спросил Маккриди.

Черные глазки Ливингстона переметнулись на англичанина.

– Да, в полдень возле причалов я обращусь к братьям и сестрам, занимающимся рыболовством, – сказал он.

– Вчера на Парламент‑сквер мистеру Джонсону помешали закончить публичное выступление, – заметил Диллон.

Известие о неудаче соперника не обрадовало мистера Ливингстона.

– Один‑единственный горлопан, – бросил он.

– Несогласие с оратором – это тоже часть демократического процесса, – снова заметил Диллон.

Ливингстон, взгляд которого моментально утратил всякое выражение, уставился на Диллона. Пухлые щеки и двойной подбородок скрывали злобу. Маккриди вспомнил, у кого он видел такой взгляд: в Уганде, на лице Иди Амина, когда тому осмеливались возражать. Ханна снова бросил на Маккриди неодобрительный взгляд и встал.

– Не смею больше отнимать у вас время, мистер Ливингстон, – сказал он.

Кандидат в премьер‑министры, снова одев маску благодушного хозяина, проводил гостей до двери. Во дворе их ждали двое в серых костюмах «сафари»; этих Ханна и Диллон еще не видели. Итак, их здесь было по меньшей мере семь человек, если считать того, что стоял наверху у окна. Все негры, за исключением мистера Брауна; сравнительно светлокожий Браун был, очевидно, квартероном. Он один осмеливался закурить, не спрашивая разрешения, он командовал шестью чернокожими.

– Я был бы вам очень признателен, – уже в автомобиле сказал Ханна, – если бы вы предоставили мне возможность задавать вопросы.

– Прошу прощения, – извинился Диллон. – Странный человек, вы не находите? Он уехал отсюда подростком и вернулся шесть месяцев назад.