Изменить размер шрифта - +

— Но почему для этой цели вы выбрали именно Элизабет?! — воскликнул патрон.

— Именно потому, что на это нет никакой причины. Если бы она была, ее можно было бы вычислить заранее и заранее предсказать мое поведение. Именно в отсутствии видимой причины находится частица уделенной нам свободы, к которой мы должны неустанно стремиться, чтобы в этом мире неумолимых законов сохранилась малая толика человечного беспорядка. Дорогие коллеги, да здравствует свобода! — провозгласил Хавель и грустно поднял свой бокал, чтобы чокнуться.

Мера ответственности.

В эту минуту новая бутылка, на которую сейчас же переключилось все внимание, явилась присутствующим. Очаровательный и нескладный молодой человек, стоящий в дверях с бутылкой в руках, — это Флейшман, студент мединститута, проходящий практику в данном отделении. Он поставил (медленно) бутылку на стол, поискал (долго) штопор, затем воткнул (неторопливо) штопор в пробку, ввинтил его (мечтательно) и в конце концов выдернул пробку (задумчиво). Слова в скобках нам понадобились, чтобы оттенить медлительность Флейшмана, ту медлительность, которая более чем неловкость свидетельствовала о спокойном и размеренном восхищении, с которым юный студент мединститута внимательно всматривался в глубины собственного «я», пренебрегая ничего не значащими деталями внешнего мира.

— Все это несерьезно, — сказал доктор Хавель. — На самом деле не я отталкиваю Элизабет, а она меня. Увы! Она без ума от Флейшмана.

— От меня? — Флейшман поднял голову, затем, широко шагая, отнес штопор на место, потом вернулся к низкому столику и разлил вино в стаканы.

— Хорош, нечего сказать, — в тон Хавелю продолжил патрон. — Все в курсе, кроме него. С того момента, как вы появились в отделении, Элизабет совершенно невыносима. И это длится уже два месяца.

Флейшман посмотрел (долго) на патрона и сказал:

— Я и в самом деле ничего об этом не знаю. — И добавил: — В любом случае меня это не интересует.

— А как же все ваши благородные рассуждения? Все ваши разглагольствования об уважении к женщине? — сказал Хавель, изображая крайнюю суровость. — Вы вынуждаете Элизабет страдать и вас это не интересует?

— Я полон сочувствия к женщинам и никогда не смогу сознательно причинить им боль, — сказал Флейшман. — Но то, что я совершаю безотчетно, меня не интересует, потому что здесь я ничего не могу поделать, следовательно, на мне нет никакой ответственности.

Затем вернулась Элизабет. Вне всякого сомнения, она решила: лучшее, что ей остается, — забыть обиду и вести себя так, словно ничего не произошло, но получалось это у нее ужасно неестественно и наигранно. Патрон придвинул ей стул и наполнил стакан:

— Пейте, Элизабет! Забудьте все страдания!

— Конечно, — ответила Элизабет, широко улыбаясь, и выпила стакан вина.

А патрон вновь обратился к Флейшману:

— Если бы отвечать приходилось только за то, что совершаешь сознательно, глупцам заранее были бы прощены все ошибки. Но, дорогой мой Флейшман, дело в том, что человек обязан знать. Человек в ответе за свое неведение. Неведение есть вина. А посему ничто не может вас оправдать, и я заявляю, что вы ведете себя с женщинами как мерзавец, даже если вы это отрицаете.

Гимн платонической любви.

Хавель поддержал атаку на Флейшмана.

— Вы наконец устроили дело с квартирой для пани Клары? — спросил он, напоминая таким образом известную всем присутствующим девушку, за которой Флейшман безрезультатно приударял.

— Еще нет, но я этим занимаюсь.

— Прошу вас обратить внимание на то, что Флейшман настоящий джентльмен в отношении женщин.

Быстрый переход