Прекрасный юноша с руками, скрещенными на груди.

Отделение, в котором происходил импровизированный коллоквиум, занимало первый этаж довольно приятного флигеля, расположенного (неподалеку от других строений) в просторном больничном саду. В этот сад сейчас вошел Флейшман. Он прислонился к стволу громадного платана, закурил сигарету, взглянул на небо: была середина лета, воздух был напоен запахами, а в небе висела круглая луна.

Он попытался представить, что произойдет: докторесса, подавшая ему знак выйти, дождется, когда беседа отвлечет ее лысого от подозрений, и даст понять, что некая необходимость интимного характера вынуждает ее отлучиться на некоторое время.

И что произойдет дальше? Дальше он предпочитал ничего не придумывать. Волна в груди обещала захватывающую историю, и этого ему было достаточно. Он верил в свою удачу, верил в свою звезду любви, верил в докторессу. Убаюканный собственной уверенностью (всякий раз немного удивляющей), он погрузился в приятную пассивность. Ибо он всегда видел себя привлекательным мужчиной, которого хотят и любят, и ему нравилось ждать приключения с руками, скрещенными (элегантно) на груди. Он был уверен, что скрещенные на груди руки волнуют и покоряют женщин и судьбу.

Пользуясь случаем, стоит заметить, что Флейшман постоянно видел себя, так что с ним все время был его двойник, отчего само одиночество становилось занятным. Этим вечером, например, он не только курил, прислонясь к платану, но одновременно с упоением наблюдал за тем молодым человеком (юным и прекрасным), который прислонился к платану и неторопливо курил. Он долго наслаждался этим зрелищем и в конце концов услышал легкие шаги, направляющиеся к нему от флигеля. Он еще раз затянулся и выпустил дым, не отводя глаз от неба. Когда шаги приблизились, он произнес нежно и проникновенно:

— Я знал, что вы придете.

Мочеиспускание.

— Об этом было не так уж трудно догадаться, — ответил ему патрон. — Я предпочитаю мочиться на природе, а не в современных, специально оборудованных местах, зловонных и заразных. Здесь вскоре тонкая золотистая ниточка чудесным образом соединит меня с гумусом, травой и землей. Ибо, Флейшман, я есть прах, и через мгновение, хотя бы частично, в прах я обращусь. Мочиться на природе — это религиозный обряд, коим мы обещаем земле когда — нибудь перейти в нее целиком.

Флейшман молчал, и патрон спросил его:

— А вы? Вы пришли посмотреть на луну? — Флейшман упорно молчал, и патрон добавил: — Вы лунатик, Флейшман, за это — то я вас и люблю.

Флейшману послышалась язвительность в словах патрона, и он произнес, как ему казалось, холодным тоном:

— Оставьте меня в покое с вашей луной. Я, как и вы, пришел сюда пописать.

— Дорогой мой Флейшман, — сказал растроганно патрон. — В этом я вижу искреннее проявление исключительной душевной чуткости в отношении стареющего начальника.

И оба они устроились под деревом, чтобы произвести действие, которое патрон, с необыкновенным подъемом и находя все новые эпитеты, сравнивал с богослужением.

Второй акт

Прекрасный саркастичный юноша.

На обратном пути, идя по длинному коридору, патрон отечески положил руку на плечо студенту мединститута. Студент мединститута был уверен, что лысый ревнивец заметил поданный докторессой знак и все его дружеские излияния не что иное, как издевка. Разумеется, он не мог сбросить длань патрона со своего плеча, отчего его раздражение только усилилось. Единственное, что утешало Флейшмана, — это то, что, вне себя от гнева, он видел себя в гневе, видел выражение своего собственного лица и был удовлетворен видом того молодого человека, который возвращался в ординаторскую и должен был, ко всеобщему изумлению, предстать совсем другим: саркастичным, язвительным, демоническим.