Возле Инсбрука голова Джаспера скатилась на Биллино плечо. Джаспер спал и храпел. Я бы тоже заснул, но мне вешали его храп и шум мотора. Возле Зальцбурга голова Джаспера уткнулась в Биллины колени, храп стал потише: теперь он храпел в Биллин живот. А живот приглушает звуки.

Я заснул. Проснулся, когда мы подъехали к дому. Все у меня онемело, у Билли еще больше. Обе ноги затекли от тяжести спящего Джаспера. Мама сказала, она так устала, что готова спать в машине. Только папа был бодр. «Я спал, как ребенок», — сказал он, потягиваясь.

Светало. Мама решила: багаж заберем потом, сначала — спать! Мы поднялись по винтовой лестнице. Четырежды повернули ключи. Обессилено кивнув друг другу, разбрелись по постелям. Бодрый папа хлопотал возле Джаспера. Помог ему раздеться, потом закрыл одеялом и опустил жалюзи, чтобы его не разбудило солнце.

Пятница, 21 августа

Билли и я спали до обеда. Проснулись, наверное, от запаха, доносившегося из кухни. Папа с мамой пили кофе. Нам они тоже оставили. Мама попросила, чтобы мы вели себя потише: Джаспер еще спит. Чем больше он будет спать, тем лучше, считала она. Папа заметил, что нам ничего не остается, как быть приветливыми с Джаспером. Но нормально приветливыми, добавил он. Быть чересчур приветливыми — глупо!

Билли и я прождали часа два, чтобы быть нормально приветливыми. Не скажу, что у меня было в это время какое-то предчувствие, но, клянусь, мне показалось, что-то стало не так. Что-то не в порядке. И вдруг я понял. Джаспер не храпел! А спящий и нехрапящий Джаспер — такое невозможно! Я подошел к его комнате и открыл дверь. Комната была пуста. Джаспера там не было. На голубом столике лежал исписанный листок бумаги. Прощальное письмо. Английские и немецкие слова были там вперемешку. Все было написано вкривь и вкось на простой тонкой бумаге, расплывшимися буквами. Читать было трудно.

Джаспер думал, что Мэри его больше не любит. Причины, по которым она не хотела с ним встретиться, он считает смехотворными и глупыми. И мы, полагал он, тоже от него откажемся, раз он так себя вел. Теперь ему безразлично, любит его кто или нет! Камни он оставляет Билли. А одежду — мне. Он уходит. Идет на вокзал. Дорогу найдет сам. Там он английские деньги обменяет на австрийские и купит билет на скорый поезд. Если он выпрыгнет из скорого поезда на ходу, то, конечно же, разобьется и умрет. Яда у него нет. Да он слышал: яд иногда подводит. А если он прыгнет в воду, то точно — выплывет. Такой пловец, как он, не утонет. В конце он написал, что мы ему нравимся, а Билли он даже любит.

Папа с мамой, прочитав письмо, прямо задрожали. Папа громко себя проклинал. Оказывается, когда мы спали, а он в гостиной читал газеты, раздался какой-то шум у входной двери. Однако он не обратил на это внимания.

— Ах, я глупец! — восклицал папа. — Почему же я не посмотрел! Дурак набитый!

Мама оделась и сказала папе:

— Для самобичевания нет времени. Быстрее одевайтесь! — приказала нам с Билли. Кинула ключи от машины папе. — Ты с Эвальдом поедешь на Южный вокзал. Я вызову такси и поеду с Билли на Западный.

Потом мама схватилась за телефон, стала звонить в диспетчерскую. Но в пятницу вечером заказать такси — дело нелегкое. Прошло много времени, пока она сказала: «Машина будет через три минуты».

Я уже хотел было идти с папой, но папа перерешил:

— Постой! Один должен остаться здесь у телефона. Для связи.

— А кто? — спросила Билли. Я согласился добровольно.

Папа, мама и Билли кинулись из дома. Но вскоре мама, запыхавшись, вернулась. Она забыла кошелек.

— Не бойся, Эвальд, — сказала мама прежде чем выйти.