— Вот моя жизнь собачья! — сварливо начала она. — Вот моя, Виктор Петрович, жизнь… — Зверева снова подняла сумку и снова шмякнула ее на стол. — Двое иждивенцев. Я согласна на три процента, но приплюсуйте еще по два на каждого иждивенца, выходит ровно семь. Это математика…

Все внимательно и с отвращением глядели на сумку.

— А я вот что предлагаю, — предложил Подлепенец. — Пусть каждый из нас на отдельной бумажечке напишет причитающийся ему процент. Но только объективно и по-честному…

— Валяйте, пишите. — вяло махнул рукою Шпрух. — Пишите по-честному…

Бумажки были розданы, заскрипели перья.

Представители ломбарда сидели не шевелясь с окаменелыми лицами.

Наконец, после долгих подсчетов и препирательств была определена общая сумма. Всего процентов оказалось триста семьдесят два.

— Вот и прекрасно! — обрадовалась Зверева. — Теперь все по-справедливости…

— Но столько процентов в природе не бывает! — взорвался Шпрух. — Я вам для наглядности подсчитал, но столько ведь не бывает!.

— А Стаханов! — выкрикнул кто-то от дверей.

— В природе не бывает таких процентов. Если взять целое за сто, то отсюда следует… — стал растолковывать Шпрух, но его тотчас оборвали.

— В природе не бывает, а у нас будет! — выкрикнула Зверева.

Семен Михайлович Шпрух развел руками и, криво усмехаясь, оглянулся на красные пиджаки. Те молча склонили головы.

— Зинаида Сергеевна, прошу вас, уберите, наконец, эту сумку со стола, — болезненно морщась, попросил главный.

— Вам заплатили! Черный нал! — перекрикивая гвалт и указывая пальцем на пиджаки, догадался Загайдачный. — Вопрос. Сколько?

— Ах, так! — подпрыгнул на месте Шпрух. — Ответ. А кто Виктора Петровича хулил в курилке?

— Причем тут… — поперхнулся Загайдачный. — Ладно, раз уж на то пошло… А кто порнуху в столе держит?

— А кто бумагу в редакции ворует? — парировал Шпрух. — А кто про Звереву сплетничает, что от нее пахнет, как от лошади?

— Это Подлепенец сказал, а не я! — беспомощно озираясь, крикнул Загайдачный.

Зверева страшно побледнела и пристально поглядела на Подлепенца.

— А мне наплевать! — взвился тот с места и метнул яростный взгляд на окружающих. — Нет никакого нравственного закона! Чихать я хотел! Нет никаких звезд над головой!..

Он взмахнул руками, ссутулился и пританцовывая, как дикарь у костра, двинулся к Шпруху…

— Сергей Васильевич, перестаньте. — снова поморщившись, попросил негромким голосом Виктор Петрович, и это тихое, обыкновенное обращение враз усмирило расходившегося Подлепенца.

— Я ничего… так, вырвалось, — засмущался он вдруг. — Наболело, Виктор Петрович. Сколько лет отдано, и на тебе — три процента! — лицо его жалобно сморщилось, он поднес ладонь к щеке и опал на свой стул.

— Да это все условно! — крикнул Шпрух. — Это, Сергей Васильевич, пустая теоретическая цифра. Липа, если выражаться точнее. Так только, для регистрации.

Он откашлялся и бодро продолжил:

— Засим…

— Нет, не засим! Не засим! — вскочила с места и страшно мигнула черными зрачками Неупокоева, которую вообще забыли включить в список.